Тропой мужества

Пока чистили рану, стало понятно – было два осколка и дел они натворили изрядно. Множественные повреждения носоглотки, челюсти, часть зубов отсутствует. Самое скверное – это буквально порванное лицо. И с этим ничего не поделаешь, останутся страшные шрамы. Там, в будущем, это было бы решаемо, а тут… кто тут пластикой лица будет заниматься?

Рядом всхлипнули. Это Вилма встала у стола. Еще не успокоилась, пусть рядом постоит, вдруг помощь понадобится?

Кровотечение остановили, сшили несколько крупных сосудов. Павлов подсказывал глухим голосом – что надо делать, и Михаил чистил, сшивал…

Они уже заканчивали, когда вернулись санитары. По их лицам стало понятно – в обозе выживших нет.

– Товарищ военврач, что делать-то? – обратился один из них.

– Пару носилок приготовьте, – глухо ответил Павлов. – И рядом будьте. Нечайка где?

– Да тут он, – санитар махнул рукой в сторону рощи, – у соседней палатки.

Наконец операцию закончили. Гортань прочистили, лицо собрали, причем Михаил очень старался накладывать швы мельче, чтоб меньше было заметно. Голову забинтовали, после чего Кошкину аккуратно переложили на носилки и позвали санитаров.

– Все, несите сразу в тыл.

Санитары взяли носилки и вышли.

– Хорошо… – пробормотал Павлов, устало глядя на Майского. – Очень хорошо, Миша.

Он накренился и медленно вполз на операционный стол.

– Теперь меня, Миша.

– То есть… – не понял тот.

– Осколок. – И Павлов показал на одно из кровавых пятен, где угадывалось рваная дырка в халате. – Тут, под ключицей.

Вилма вновь всхлипнула, а Михаилу стало стыдно. Вдвойне.

«Так он ранен был! – потрясенно подумал Павел. – А мы считали, растерялся профессор, стыдоба-то какая!»

На забрызганном кровью халате и переднике ранение не заметно. Бледность и растерянность хирурга приняли за потрясение от авианалета и ранения коллеги.

«Не оправдание», – буркнул Паша. И Михаил был полностью с ним согласен. Однако одному с операцией не справиться. Меримаа еще всхлипывает, можно попытаться.

– Вилма, ты очень нужна. Без твоей помощи мне не справиться.

Медсестра утерла покрасневшие глаза.

– Мы все погибнем, – всхлипнула она.

– Возможно, – спокойно ответил Майский. – Но это не повод опускать руки, не так ли? Готовь инструмент.

Медсестра еще раз всхлипнула и быстро разложила рядом все по порядку – расширитель, зажимы, тампоны, пулевку. Михаил взглянул на девушку и неожиданно продекламировал:

– Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет.

– Твои стихи? – спросила медсестра, взглянув на парня.

– Нет. Это Ахматова.

– Не слышала.

Паша не знал, написаны уже эти стихи или нет, но пришлись к месту, и Михаил не стал сердиться, что он вмешался.

Меримаа привычно встала, чтобы подавать требуемое и одновременно контролировать состояние оперируемого. Было непривычно видеть хирурга, который сам еще несколько минут назад делал операцию, а сейчас лежит без сознания на столе. И если бы не ранение, то работал бы дальше, спасая жизни раненых, переступая через боль и усталость. Из таких людей гвозди бы делать. Нет, не так, эти люди и есть гвозди. Такие не ржавеют. Такие не сгибаются даже перед смертью.

Эти мысли гостя придали сил, и Майский вспорол всю одежду вместе с майкой от воротника к рукаву, откинул края в стороны и поданными тампонами расчистил рану от сгустков крови. Входное раневое отверстие было маленьким и предстояло найти и удалить этот крохотный кусочек металла, а главное, чтобы не начался сепсис, вычистить рану от всех инородных тел. Михаил сделал Павлову укол обезболивающего и посмотрел на Вилму.

– Готова?

– Да, – твердо ответила девушка.

– Молодец! – похвалил ее Майский.

Операция началась. Михаил рассек ткани и начал разводить края раны. Осколок мелкий и должен был застрять неглубоко. Орудуя попеременно зажимом с тампонами и пулевкой, он искал направление раневого канала и наконец нащупал осколок. В этот момент погасла лампа над столом, и кто-то вошел в палатку. Вилма вскрикнула, уронив тампон на стол. Михаил взглянул на ее испуганное лицо, затем обернулся. Позади стоял Нечайка с карабином, наведенным на Майского. Выражение на лице санитара в полутьме было жутким.

– Немцы! – сообщил он.

– А у тебя приказ Перепелкина застрелить меня, чтобы к немцам не попал? – спокойно спросил Майский.

– Да, – подтвердил Нечайка. – И я выполню его.

– Знаю. Дай только осколок достану, рану почищу, перебинтую, и тогда стреляй.

Нечайка сделал шаг в сторону, посмотрел на оперируемого, и его глаза удивленно округлились.

– Валерий Семенович, что с вами?!

– Не ори! – разозлился Михаил. – Он ранен и без сознания. Немцы где?

– Близко немцы.

– Приготовь носилки и подсвети мне рану. – Майский видя, как санитар нерешительно мнется, рявкнул: – Живо! Фонарь в тумбе.

Нечайка достал фонарь, включил и направил на операционный стол.

– Ближе, – потребовал Михаил, – вот так. Вилма, пульс.

– Слабый.

– Держись, Валерий Семенович… – прошептал Майский, ввел пулевку в рану, зажал осколок и медленно поворачивая, потянул.

– Пульс?

Недалеко прогремела пулеметная очередь, заглушив ответ медсестры. Переспрашивать не стал, и так ясно – операцию не закончить, надо эвакуировать Павлова в тыл.

Майский схватил большой тампон и прижал его к ране. Меримаа, мгновенно все поняв, начала бинтовать грудь. После чего вместе переложили раненого хирурга на носилки. Михаил встал впереди, взялся за ручки и бросил через плечо Нечайке:

– Говори куда.

– По краю поляны, потом по тропе.

То есть к штабу, понял Михаил.

Быстрым шагом они миновали не раз перепаханную авианалетами поляну и вошли в рощу. Бой позади внезапно стих.

– Быстрей! – крикнул санитар. – Заслон сбили, сейчас здесь будут.

В подтверждение раздалось несколько выстрелов. Вскрикнул Нечайка, и носилки начали тяжелеть. Михаил обернулся – раненый санитар, валясь вперед, из последних сил старался не уронить Павлова. Быстро присев и осторожно положив ношу на землю, Майский крикнул Вилме:

– Ложись!

И вовремя. Только они рухнули на землю, как поверху прошла пулеметная очередь. Вражеский MG дал еще пару очередей и замолк.

Солнце давно зашло. Отблеск вечерней зари окрасил небо в бирюзовый цвет. На открытых местах пока еще светло, в лесу же сгущающиеся сумерки размывали даже белые березовые стволы. Три тела замерли вокруг носилок в надежде затаиться – вдруг немцы в лесную темень не полезут?