Тропой мужества
Шрифт:
Бум! Бетон капонира загудел. Отсекающая дверь в коридор вздрогнула, но выдержала. Воздух пополнился пылью и гарью. Максим невольно застонал – акустический удар не прошел даром, отзываясь болью в ранах и голове. Вскрикнули раненые бойцы. Неожиданно бункер вновь вздрогнул, заставляя корчиться от боли. Немцы повторили трюк с гранатой, однако дверь вновь устояла.
– Гэй, Иван, капитулирен! – послышался глухой крик.
– Да пошел ты! – ответил негромко Максим. На большее сил не хватило. Он закашлялся – спертый воздух капонира был наполнен пылью и сгоревшими газами от взрывчатки.
– Поцелуй
Новых предложений о сдаче не последовало. Какое-то время было тихо. Потом на крыше что-то звонко забрякало. Бетон погасил звук, но стало понятно, что это было что-то металлическое. Канистра? Внутри ощутимо напрягся гость.
Бойцы напряженно смотрели на потолок.
Послышалось журчание, будто кто-то что-то переливал. Остро запахло бензином. Максим выругался – немцы собираются повторить тот же трюк, что и с соседним артиллерийским полукапониром. Причем заливают бензин через вентиляционный канал на крыше, который перед боем красноармейцы сами и расширили…
Было бы нормальное фильтро-вентиляционное оборудование и электродвигатель в системе, то можно бы было включить вентиляцию на полную катушку. Хоть нормально подышали бы напоследок. Вместо этого имеется только ручной привод вентсистемы, который кому-то надо крутить, причем быстро. Теперь это все не так важно. Перед смертью не надышишься. Недолго осталось…
Пятеро последних защитников рубежа находились в центральном каземате. Лица бледны от боли и кровопотери. Но они сжимают оружие в руках, готовые дать последний свой бой.
Максим знал, что случится дальше. Он посмотрел на своих бойцов. И они все понимали.
Карасев Иван – маленький весельчак и запевала взвода. Как лихо он в самодеятельности отплясывал вприсядку! Теперь его ноги перебиты и перетянуты бинтами. И Ваня, не найдя перевязочного материала для связиста, поделился своими, отмотав бинты со своих израненных ног.
Пухов Павел – рубаха-парень. Приданный его взводу связист. До последнего держал связь между капониров, и пока была возможность, восстанавливал ее. И воевал отважно.
Наводчик, из артрасчетов, младший сержант Жунусов. Этот постоянно улыбающийся казах уничтожил девять немецких танков, не считая живую силу. И стрелял по врагу, пока вражеским огнем не разбило орудие и не ранило в глаза.
Митрофанов Александр. Его руки сильно обгорели, но замотанными в бинты продолжает прижимать к себе карабин. И штык-нож как-то умудрился присоединить!
И он сам, командир – лейтенант Куралов Максим Игнатович.
О чем можно думать в свои последние минуты жизни? О чем думают они, его бойцы?
Пухов подрагивающей рукой достал из кармана фото. Вгляделся. На бледном лице отразилась улыбка.
Кто там, на фотографии? Мама, любимая девушка? Максим закрыл глаза. И вспомнил, как мама провожала его. И Надя, одноклассница – ты там береги себя…
И Надю при прощании он не решился поцеловать…
Как же жить хочется!
– Покурить напоследок, что ль? – сказал Иван Карасев.
Он достал кисет и, с трудом свернув самокрутку здоровой рукой, закурил. Синий дым махорки смешивался с висящей в воздухе гарью.
«А ты куришь?»
«Нет», –
ответил гость из глубины сознания. «А я не курил никогда. Здоровье берег… смешно…»Он слышал, как горючая жидкость журча льется в глубину бункера. В подвал. Прямо на ящики с боеприпасами. И в центральном каземате их достаточно. Максим откинул крышку ящика. Снаряды тускло блеснули в полутьме.
Жаль, что мало немцев тут наколотили. Сколько бы ни было их. Мало!
Жаль, пушка раскурочена, а то бы…
На крыше опять забрякало железо. Значит…
– Мужайтесь, ребята… – прохрипел Максим. – Сейчас мы выпьем со смертью на брудершафт…
Лица бойцов посуровели. У Пухова потекли слезы. Пусть. Слезы иногда приносят облегчение. Лишь Абыз-защитник приподнял голову, повернулся в сторону командира, будто видел через бинты, улыбнулся и вновь запел. Снова что-то свое, непонятное, степное. И Максим вдруг воодушевился.
– Вставай… проклятьем… заклейменный… – хрипло начал он.
– Весь мир голодных и рабов! – тут же подхватил связист.
– Кипит наш разум возмущенный… – подключились остальные, и гимн [26] загремел в непобежденном капонире:
– Это есть наш последний и решительный бой…
Они пели и не слышали, как что-то полетело по вентканалу и упало в подвал. Только почувствовали, как там заревело пламя. Оно рванулось вверх по всем ходам, вентиляции, через проемы подачи боеприпасов. Огненный вихрь ворвался в казематы, и лейтенант успел крикнуть:
– Помни нас!
Раскаленный смерч поглотил последних защитников капонира и выплеснул свою ярость наружу вместе с детонировавшими боеприпасами бункера.
26
С момента образования СССР в 1922 году до 1943 года в качестве гимна использовался «Интернационал».
– Ничего, сочтемся… – пробормотал сержант, отползая в глубину леса.
Всего в пятидесяти метрах по лесной грунтовке двигалась колонна немецкой техники. Сначала он укрылся за сосной и зло наблюдал, как мимо едут тентованные грузовики с прицепленными пушками, следом за ними броневики с пехотой…
Гул приближающейся техники был услышан своевременно, и сержант быстро отошел в лесную чащу. Первыми по грунтовке протарахтели мотоциклисты мотодозора. Затем, с небольшим интервалом, проехали танк, кажется «двойка», и три броневика с пехотой за ним. Минуты через три появилась основная колонна. В основном шли броневики и машины с пехотой. Танков пока не видно, но судя по гулу, они тащатся в хвосте колонны.
Едут…
По нашей советской родине своими погаными…
Руки так и чесались. Горохов сжал до боли мосинский карабин и невольно скрипнул зубами. Душа болела…
Он единственный выживший из всех…
Потому что…
Выступили слезы. Сержант не смог их удержать…
Все его ребята там…
И лейтенант…
Перед тем, как он пополз от ложбины к лесу, лейтенант сказал напоследок:
– Ты главное до наших дойди, донеси тетрадь, а с врагом успеешь поквитаться. За нас. Всех нас… – и крепко руку пожал.