Трость с секретом

– Да. Я всегда ходил с такой тростью. Это была очень элегантная тросточка.

– В ту роковую ночь вы явились к Зазе с другой тростью, скрывающей штык. Вы убили Зазу, спокойно вышли из фургона, а палисандровую трость спрятали в укромном месте.

– Ну и что с того?

– Я хочу написать статью. Сенсационную статью «Разгадка через десятилетия». Если вы расскажете мне все подробности преступления, я поделюсь с вами гонораром.

– Сколько вы дадите? – Пятьсот злотых.

– Мало.

– Восемьсот.

– Мало.

– Тысячу злотых, и вы разрешите нашей газете вас сфотографировать.

Старик задумался.

– Ладно, – сказал он, – но пятьсот злотых вы даете сразу.

– Идет… – согласился Генрик и достал бумажник. – Но с условием, что фотографий будет несколько.

– Хоть миллион, – старик спрятал деньги в карман. – Вы не возражаете, если я сначала приготовлю себе поесть, а уж потом расскажу?.. В мои годы приходится заботиться о своем здоровье. Последнее время я себя неважно чувствую и плохо сплю. А снотворное действует на сердце…

Он зажег газ и поставил сковородку на огонь. Нарезая ветчину, Бромберг произнес:

– Я уверен, попадись эта трость полиции двадцать лет назад, не миновать мне виселицы. – Внезапно он поднял голову: – А откуда у вас эта трость? Каким образом она привела вас ко мне?

– Один субъект в 1903 году подарил ее адвокату Кохеру, ставшему впоследствии вашим тестем. А поскольку вы прихрамываете…

– Это у меня еще с малолетства, я перенес детский паралич. – …я догадался, что Кохер подарил ее вам.

– Собственно, не совсем так. Моя жена была единственной наследницей адвоката, все его вещи перешли ко мне. На трость я обратил внимание сразу, как только увидел ее. Довольно быстро догадался о существовании штыка. Тросточка долго лежала на чердаке, я ею не пользовался: она чересчур элегантна, такую вещь можно носить для фасона, не больше. Я вспомнил о ее существовании только после знакомства с Зазой.

– Зачем вы убили Порембскую?

– Вы спрашиваете, зачем я ее убил? Одну минуточку, ветчина уже поджарилась, сейчас сделаю яичницу. Надеюсь, яйцо не тухлое. В магазине всегда всучат черт знает что. Вот о таких безобразиях газеты почему-то не пишут.

– Зачем вы убили ее?

Генрик чувствовал, как в нем закипает злость.

– Что вы так жалеете эту Зазу? Бессердечная, дрянная баба. Я познакомился с ней в 1927 году, во время ее первых гастролей в Лодзи. Она мне понравилась, я написал ей записку, мы встретились. Я был тогда богат, очень богат. Она пришла ко мне домой. Только один-единственный раз: больше не захотела видеть меня. А я совсем потерял голову. Как я унижался перед ней, умолял, уговаривал! Обещал жениться на ней. Она смеялась надо мной. Я думал, что с ума сойду от горя.

Яичница была готова. Бромберг снял сковородку с огня и стал терпеливо ждать, пока еда немного остынет.

– Я страдал невыносимо. Однако стоило ей уехать из Лодзи, как боль постепенно улеглась. Через два года Заза вновь появилась здесь, сама позвонила и навестила меня в моей квартире. Я был счастлив. Но, увы, уже на следующий день ад начался снова. Это была злая, очень злая женщина.

Он достал ложку, вытер ее грязным полотенцем и принялся за еду.

– Я был готов на все, даже на убийство. Сначала хотел убить себя, потом и себя и ее. Наконец мне пришла в голову мысль: ведь это она одна во всем виновата. Она пусть и гибнет! Вспомнил о трости. Вначале я хотел убить Зазу, а сам пойти в полицию и признаться во всем. Но все обернулось иначе. В ящике Арно, ее мужа, нашли четырехгранный стилет. Стилет принадлежал ему, хотя он и отрицал это. Арно не хотел идти на виселицу из-за нелепой случайности. Другая случайность спасла его от петли. Дело в том, что никто в цирке никогда не видел у него этого стилета: Арно на сцене им не пользовался. Полиция сделала отсюда вывод, что нож был кем-то подброшен.

Старательно вытерев хлебом сковородку, Бромберг продолжал:

– Вечером я дождался момента, когда Арно отправился на прогулку, и вошел в фургон. Заза набросилась на меня с оскорблениями, издевалась, унижала, поливала грязью. Я выхватил штык и убил ее.

– А невинного человека приговорили к пожизненному заключению, – заметил Генрик.

– О, вы не знаете, как обстояло дело! Подозрения в одинаковой степени падали на нас обоих. Но у него не было алиби, вот он и очутился на скамье подсудимых. Не мог же я предвидеть, что у него не будет алиби, да и стилет в ящике тоже был для меня неожиданностью. В конце концов адвоката для него нанял я, а не кто-нибудь. Вдобавок полиция вскоре разыскала ту девицу, с которой Арно провел роковой вечер. Дело пересмотрели, и он вышел на свободу. Трость я спрятал. Во время оккупации она пропала, уж и не помню, где и когда.

– И обо всем этом вы можете говорить так спокойно, жуя яичницу с ветчиной?

Старик усмехнулся:

– А что вы прикажете делать? Стонать? Заливаться слезами? Должен сознаться, упреки совести меня не мучили никогда. И на могилу к ней я хожу совсем не поэтому. Мне просто некуда больше пойти. Магазин у меня отняли. Все знакомые немцы или уехали, или поумирали. Получаю пенсию. Живу бедно, но все-таки живу. Лучше так, чем никак, – хохотнул он.

– А что с Арно?

– Не знаю. Поступил в венгерскую цирковую труппу и уехал из Польши. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

Генрик встал с колченого табурета.

– Вот теперь мне все ясно.

– Вы не могли бы оставить трость мне? – спросил Бромберг. Генрик заколебался.

– Вы знаете, она мне сейчас очень нужна. Ведь я хочу разузнать, в чьих руках она побывала после войны.

– Заходите ко мне в гости, – сказал старик. – Я так одинок. Беседа с вами была для меня удовольствием. Может, я вспомню еще кое-какие подробности. Ведь вы еще зайдете, правда?

– О да. Зайду, – пообещал Генрик и с облегчением вздохнул, выйдя на лестницу.

Во дворе сто ждала Розанна.

– Юлия ушла. В конце концов мне удалось ее оскорбить, – торжественно объявила она.

12 июня, утро

Через два дня к Генрику явился поручик Пакула. Он уселся на тахте, положил на колени широкополую шляпу.

– Кобылинский настрочил весь этот бред по вашему наущению? – В голосе его слышалась враждебность.

– Я уже неделю не читал «Эха». Поэтому не могу ничего вам сказать.

– Боже, что он насочинял об убийстве Бутылло! Тут тебе и мафия, и вендетта, и Икс, и Игрек. Бред! Да, черт возьми, – обозлился он, – милиция существует для того, чтобы искать преступников, а журналисты – чтобы это описывать. Зачем браться не за свое дело?

Генрик почувствовал себя обязанным вступиться за Кобылинского, хоть и не читал его статьи.

– Парнишка хотел выяснить мотивы преступления. Вам ведь тоже неизвестна причина гибели Бутылло.

– Все в свое время. Мы не сидим сложа руки. Ясно одно: Кобылинский слово в слово повторил вашу версию. Снова история о трости, о лже-Рикерте и так далее. Уж не думаете ли вы, что милиции это все неизвестно? Мы и с Гневковским беседовали, и записи Рикерта штудировали. Вы знаете, как называется поступок Кобылинского? Разглашение подробностей ведущегося следствия. За это под суд отдают.