Тротиловый эквивалент возмездия-1. Предназначен в палачи. Боевик
Шрифт:
Греховодники заснули далеко после обеда. Сначала их, слившихся в объятьях застал отец. Александр Герасимович покружил по комнате, покружил и ничего умнее не придумал, как уйти из дома к приятелю-холостяку и нарезаться. Казалось, он никогда уже не сможет вернуться в свой опоганенный дом. Всего можно ожидать от женщины, но такого…
Потом мать, Вероника Петровна, созерцала сквозь горькие слезы бесстыдно раскинувшихся во сне обнаженных любовников, совершивших самый подлый из грехов, грех кровосмешения.
Около полуночи, сильно под шафе, полковник Коробейников нашел в себе силы вернуться домой. Дом его встретил загробной тишиной. Светка умотала от скандала к Алику-Ялику на дачу. Александр в
Александр ждал приговора. Родителей он оскорбил совершенно случайно и раскаяния не чувствовал. Собственно, он оскорбил даже не самих родителей, а их предрассудки. Светка взрослая, имеет право сама решать что для нее хорошо, что плохо. Плохого он не сделал. Даже принес опыт и теперь подружки не собьют её на экспериментирование с неизвестными мужиками. И цену себе она теперь знает, предательство любовника уже не застанет ее врасплох…
Но Вероника Петровна не осмеливалась без отца вынести вердикт сыночке-негодяю. Она безутешно плакала на кухне о незавидной доле матери, так эгоистично преданной собственными детьми. Сердце ее разрывалось от противоречивых чувств. Чем дольше длилась в доме мертвая тишина, тем менее была уверена Вероника Петровна, что она осмелится предать проклятью и отречься от своих детей. А именно этого потребует боевой командир полковник Коробейников.
Так и случилось. Александр Герасимович вернулся и пинками выгнал сына из дома. Навсегда вычеркнул из списка личного состава своей семьи. А рыдающей жене пригрозил. Пообещал полковник увезти ее из культурного города Москвы в самый гиблый гарнизон, если она будет вновь приваживать к дому проклятого ублюдка-сына… Дыр хватает. Куда-нибудь на крайний Север! В Певек или на Камчатку!
На Ярославский вокзал, чтобы переночевать и вернуться в часть, Коробейникова за бесплатно не пустили блатного вида мордастые охранники. Он был в гражданке. Во избежание нездорового любопытства военного коменданта, солдатской книжкой фигурировать перед бухой охраной не стал.
Было два часа ночи, когда Александр решился позвонить Серафиме, своей первой женщине, превратившей смазливого пацана-шестиклассника в настоящего мужчину. ОН бросил эту пожилую, но неуемно огненную блядищу еще до ухода в армию. Бросил не потому, что она надоела в постели или плохо ему при ней жилось прилипалой материально.
Нет, в этом давно следовало разобраться… Он не испытал тех первых мучительных мальчишеских томлений перед женщиной, что сопровождают мальца в период полового созревания. Он не пережил жестокой борьбы детской былой Свободы от похотливых грез и еще непосильной зависимости от грубого зова природы, материализованного в загадочном образе женщины.
Серафима в его жизни появилась именно в тот момент, когда мальчишка только начинает чувствовать потребность разделаться с тайной женщины… Такой влекущей тайной существа, в котором слилось воедино нечто до невозможности чистое и ужасающе грязное, запретное, раскалывающее цельный, гармоничный мир детства клином полового противостояния.… Ласки опытной женщины легко и своевременно снимали проблемы набухающих гениталиев мальчишки по мере их возникновения. Серафима для патологического романа пацана и бабы создала такую прочную сексуальную гармонию, что ей не виделось конца.
Коробейников больше всего боялся столкнуться сейчас с новым любовником Серафимы. Он сделал вокруг дома два полных круга, прежде чем подошел к двери мастерской Серафимы. Заглянул в окна. Сплошные холщовые шторы не оставляли ни малейшей возможности подсмотреть обстановку в мастерской.
– Альфонс! Идиотка! Какой
же я тебе альфонс? Я любил… – прошептал Коробейников прислоняясь горячим лбом к стальной двери.При чем тут альфонс, не альфонс! Если так рассуждать, то можно сказать: все бабы бляди. Но это не утешит даже последнего дурака. Скорее всего его стала тяготить двусмысленность его положения. Положения симпатичного раба на содержании у состоятельной женщины. Симка была заслуженной Художницей СССР, члена союза Художников, по секции монументальной скульптуры, и считала, что заслужила право иметь молодого благодарного раба…
– Серафима, это ты? – Осторожно переспросил Александр, опасаясь нарваться на обычную после разлуки грубость.
Уж больно возбужденным, помолодевшим показался ей сейчас голос Старухи. Еще и голоса какие-то звенят в мастерской.
– Ах, это ты, шалопай! Воще-то некстати, но приезжай. Деньги на такси есть?
– Так точно.
– И на цветы хватит?
Александр поморщился и оставил этот бестактный вопрос без ответа.
– Да будет тебе кокетничать, парень. Интересно, какие на этот раз привезешь мне цветы.
Александр рубанул трубкой по таксофону и трубка распалась на куски. Коробейников уже заводился. Он знал этот примитивный прием Старухи. Намеренно и довольно грубо оскорбляя, Серафима "разогревала его", как в роте разогревают водилы двигатели бронетранспортеров.
Вот теперь он точно знал почему бросил Старуху на растерзание ревности. На него стали смотреть ее друзья как на прихоть сумасшедшей бабы. Он стал частью интерьера ее большой и уютно мастерской на Красной Пресне. Им заносчивые знакомые Симки хотели бы воспользоваться, как пользуются во время пьянки стаканом или мягким антикварным диваном хозяйки мастерской…
Один хмырь, пробавлявшейся мелкой пластикой, оказался голубым и предложил за деньги стать перед ним раком. А подружка Танька, художница по тканям, так та, стоило Серафиме отвернуться, прямо лезла в штаны ее любовника и тискала яйца как спринцовку, пока парнишка не сбросит молодое семя в штаны… А потом они вместе ржали над тем как парнишка тушевался от стыда и возбуждения. Александр подозревал, что Серафима одалживала его подружкам позировать из бабского тщеславия. Соблазнив раздетого парня, девки должны были убедиться, какого классного бычка она держала при себе на веревочке.
А он любил Серафиму. Любил и все тут. Ему было и приятно и даже интересно, все что проделывала с ним веселая и неистощимая на выдумки развратница. Он даже совершил с ней путешествие на яхте по Рейну. Хохма. Яхтой-то управлял первый муж Серафимы. Прижившийся на Западе график. "НЕ такой уж и талантливый", – по мнению насмешливой Старухи. И здесь она не удержалась, чтобы не пофорсить самым молодым любовником на борту. Требовала трахаться почти принародно. Хотя другие гости хозяина яхты вели себя еще более разнузданно.
Ему было всего пятнадцать лет. Он понимал, зачем пожилым, степенным, с виду, немцам, задирать юбки молодым девкам прямо за обеденным столом. Все смеялись, хотя любовники трахаясь под столом, жутко лягались, расплескивая по белоснежной скатерти суп и вино. Но это потешало компанию еще больше. Ладно, Серафима хотела уязвить своего бывшего мужа, не позвавшего ее к себе за бугор. Но другим-то какая неволя была потешать гостей графика?
Разрыв с Коробейниковым Серафима разным друзьям объясняла по разному, пока не запутала всех, кто ее потерей интересовался не из праздного любопытства, но из сочувствия. Нашлись и такие иронисты, кто назвал роман – патологией чувств, возникшей по причине атеистических взглядов Серафимы на отношения полов. Говорили много, но ближе всех к истине в этом патологическом романе все-таки был мистик Головлев, литературовед, подавшийся в буддийские монахи.