Тройное Дно

Затем прошлись по реформаторам. Тема эта была скользкой, и Пуляев раскрывать душу остерегся. Охотовед же проявил завидную эрудицию, так и сыпал персоналиями и событиями. При этом невозможно было понять, на чьей он стороне, и если случатся баррикады, то на какой половине игрового поля он окажется.

Разговор этот Пуляева разбередил. Он мысленно проделал весь путь от достопамятной даты в Пулкове до договора со Зверевым и сегодняшнего вечера. Ему стало себя жаль. И Охотовед заметил и эту перемену в нем.

— Я вообще-то здесь с инспекцией.

— То есть?

— Моя фамилия Бухтояров. Я директор этого заведения.

Пуляев рефлекторно поправил одеяло под собой, сел ровнее.

— Не переживай. Мне утром уходить отсюда. Дел полно. Начальник должен все знать досконально. Так ведь?

— Естественно. Меня-то тоже вычистите? — спросил Пуляев с надеждой.

— Тебя-то за что? Ты водку здесь не пьешь, с кухни селедку не воруешь.

— Какую селедку?

— Представляешь, они ночью пошли закуску искать. Не хватило им. Вспомнили, что на ужин давали сельдь. Умудрились на кухню пробраться. Взяли только две полуторакилограммовые банки. Больше ничего. Гуманисты.

— С селедкой связано для них такое слово, как счастье… Вчера излагали.

— То было вчера.

* * *

— Так было у тебя счастье в жизни? Хоть несколько дней?

Пуляев призадумался. Он догадывался, что вопрос этот не праздный и от того, как он сейчас ответит на него, зависит, может быть, дальнейшее продвижение его по Дну. Наслушавшись всякого за время своего внедрения в тонкий и чуткий мир бомжей, он мог бы легко сымпровизировать, сочинить такую историю, что задавший столь простой и вместе с тем печальный вопрос долго бы переваривал байку, просчитывал, что в ней правда, а что присказка. Но он решил говорить правду, и ничего, кроме нее. После того как Колюна с Иваном «интернировали», а уж какова была история, сколько поэзии, слез и ликования, а всего-то распитие, да и Бог с ним, и мелкая кража, а иначе как же назвать несколько банок с селедкой, и только исключительно по прихоти ностальгии, Пуляев чувствовал внимание к себе уже не кожей и шестым чувством, а хребтом.

— Ну, слушай. Тебе вставать-то завтра раненько?

— Ну, все относительно. Ты начинай, а я чайку сделаю. Излагай про свое счастье.

— …Это же и впрямь счастье. В командировку, на юг, летом. Правда, всего на пять дней. Но ведь никто еще не стреляет и не бомбит города. Будущие полевые командиры ходят на службу в потребкооперацию, а то и просто торгуют шашлыками на пляже.

Полтора дня туда, полтора обратно, два на месте и в пятницу вечером как штык обратно. Красивое слово — штык. Отчетливое. А раз так, значит — придется. Я не страдал от собственной неисполнительности, будучи тогда инженером. Велено — будем. Скажут — сделаем. А билет есть и туда, и обратно, так как сам шеф звонил в Аэрофлот. Чего ж не успеть? От Майкопа до Туапсе три часа автобусом. Но автобус утром. Есть еще один, в час дня, но на нем уже не имеет смысла. Так вот. План был такой: в Майкопе за день управиться, и утром…

Я купил новые плавки, майку и другое полезное барахло. Дело же в Майкопе было несложным. Поговорить по пустякам, взять чертежи, оставить письма и прийти в штыкообразное состояние.

В субботу я купил бутылку водки.

— Ну, начинается. Если и дальше про закуски и вино, ты мне неинтересен.

* * *

— Дальше и про то, и про это. Но мне кажется, что я как раз интересен тебе, мастер. Закон был полусухим, и кто знает, что там за ситуация? А после дня на пляже, намаявшись, накупавшись, обалдев после длинного дня, около полуночи, в номере… Беседа за жизнь с соседом. Примерно таким, как ты. Все обсудить в галактике. Все оспорить. А вот одному оставаться в номере не хотелось. Не любил я этого никогда. Но вот только чтоб сосед не храпел. Возможны были также всякие варианты. Знакомства… Тогда отдельный номер все же предпочтительней. А номер будет. До меня в Майкоп Трунов ездил много раз, и ситуация находилась под контролем.

И я полетел. В Краснодар самолет прибыл в четыре часа утра и совершенно благополучно сел, что тогда происходило сплошь и рядом. Ожидая автобуса, я купил кулек черешни за сорок копеек, а потом еще один. И потом при малейшей возможности покупал то клубнику, то яблоки, то груши. Что видел, то и покупал. Дорвался.

Накануне я бегал по Москве. Сумку сдал в камеру хранения. Но так как камера была не автоматическая, водку свою положил в пакет и забрал с собой, так как случалось, что изымали из сумок лишнее, а хлебное вино чаще всего. Ходить по городу с водкой в пакете нужно было осторожно, чтобы не пристукнуть о парапет или другое препятствие. Это было несколько утомительно. Я два раза сходил в кино, послонялся по ВДНХ, потом оказался в Сокольниках. Уже по инерции, выполняя программу, встал в очередь в «Жигули», но, не успевая, бросил.

Теперь я был в Краснодаре, водка осталась цела, лежала в сумке, и черешни временно не хотелось. Потом подошел автобус на Майкоп. Через три с половиной часа я был там.

В столице Советской Адыгеи все пело. Государственные катаклизмы пока ее не коснулись. Люди были, по-видимому, счастливы. Из громкоговорителей, бывших совершенно всюду и работавших на все сто, лились военные марши. Как будто Адыгейское государство готовилось к войне. Так мне тогда подумалось — и я рассмеялся. До гостиницы по прямой главной улице с полкилометра или три четверти. Марши не утихали. Я улыбался всем прохожим. Они не отворачивались.

В гостинице над моими рекомендательными письмами посмеялись. Случалось и такое. Или Трунов тут в последний раз напакостил. После долгих мытарств и унижений я поселился в небольшой окраинной гостинице, нигде не указанной и не значащейся. Было далеко за полдень. Все постояльцы комнаты находились на месте и недавно закончили пить одеколон, что я безошибочно определил. В комнате находились еще трое, и все смотрели на меня красными глазами. Оставлять в номере свою бутылку было бы самоубийственным поступком. Никакой камеры хранения в гостинице не было в понимании этого смысла. Комнатка за спиной администраторши. Из нее бутылка исчезнет так же блистательно, как и из механической камеры на вокзале. Плановая проверка, поиски левых джинсов для местной фарцы и прочее. За командированными нужен глаз да глаз. И я, прикрывая сумку телом, переложил бутылку в пакет. Красноглазые конечно же отследили манипуляцию, но не решили, как быть дальше.

На заводе в этот час был обеденный перерыв, и я решил пока послоняться по городу, потом быстренько сделать дело, а уже после пообедать. Меня совершенно поразил магазин с вывеской «Хлеб». Здесь можно было ткнуть пальцем в булку или другой какой лаваш — и получить точно такой же, но горячий, через несколько минут. И не из печи СВЧ, тепло которой мертвое и противоестественное, а из нормальной электропечи, где этот хлеб и выпекался. Я порадовался, купил лепешку и, покусывая ее на ходу, отправился далее. По пути увидел персики, купил полкило за рубль с чем-то и съел, даже не помыв. Единственное, что можно было в те времена получить от такого приключения, — легкое расстройство желудка. Но он у меня еще не был испорчен импортными консервами. И тут я увидел книжный магазин. От мысли, что здесь стоит какой-нибудь нечитаный Саймак, я весь затрясся. Трястись-то следовало не от этого. Сейчас я при виде шизофантазмов на развалах лишь недоуменно улыбаюсь. Тот Саймак был лучше.

Я вошел в магазин, порадовался обилию полок, приметил что-то наверху и потянулся к переплету. Тогда-то я и услышал характерно скорбный звук, которым завершилось печальное и краткое падение на мраморный пол пакета с заветным и долготерпеливым сосудом.

Я обмер. Все замолчали вокруг. Тогда я нагнулся и медленно поднял пакет. Сбоку, почти снизу, ударила тонкая упругая струйка, и я попробовал зажать ее пальцами.

Стакан мне был нужен, тара, банка… До ближайшего гастронома пятьдесят метров. Я зашагал туда широченными шагами. Тем временем осколок прорезал пакет в другом месте, сантиметрах в десяти от первого.

«У, правительство проклятое», — проговорил я отчетливо, но правительство-то по большому счету было ни при чем, а в гастрономе оказался перерыв. На заводе перерыв, в гастрономе, везде и всюду. Только вот водка истекала на асфальт, сворачиваясь в компактные лужицы. Я озирался, как зверь. И вот оно! Автомат газводы.

«А вот бросить его. На хрена мне все это? Не ко времени. Но как же бросить, когда вез столько и берег так».

Я выждал очередь, короткую, но все же невыносимо долгую, получил в руки единственный стакан, поставил его на асфальт и начал медленно сцеживать водку.