Тройной агент

«Сколько раз я хотел понять, что происходит в голове мученика непосредственно перед актом самопожертвования, — писал он. — А тут пришла моя очередь оправдывать ожидания других».

Затем он стал перечислять свои личные страхи, но сбился и признался, что не очень-то верит в действенность тактики использования бомбистов-самоубийц. Проблема в том, признал он, что «сделать это можно только раз в жизни», а ведь есть реальная вероятность, что ничего у тебя не выйдет и свою единственную жизнь ты выкинешь просто так, псу под хвост. Может, лучше вместо этого пойти повоевать? — спрашивал он сам себя. Или напрячь мозги и придумать что-нибудь действительно стоящее, «операцию, которая нанесла бы еще больший урон врагам Аллаха»?

Балави пытался убедить себя, что значение имеет только намерение: Господь его жертву оценит, даже если его застрелят, прежде чем он успеет нажать на кнопку взрывателя. Более сложным был вопрос, как он с этим справится. Что он будет чувствовать в последние секунды, когда лишь легкое сокращение мышц останется между ним и исчезновением навсегда?

«Ты не боишься в последний момент струсить? — спрашивал он себя. — Вдруг не сможешь нажать на кнопку?»

28 декабря Хумам аль-Балави вновь зашел в интернет-кафе, чтобы отослать короткую записку земляку Али бен Зеиду.

Твоя взяла, написал он. И продолжил:

Буду ждать вашего шофера в Мираншахе, как ты просил, под вечер. До встречи завтра в Хосте.

После этого двое боевиков «Аль-Каиды» вместе с Балави отъехали подальше в пустыню, чтобы заснять на видео, как иорданец даст очередь из АК-47 — как автомат дергается и вылетают пули, поднимающие где-то вдалеке фонтанчики пыли. Ради этих кадров он даже отложил костыль, чтобы не выглядеть инвалидом, но, когда попробовал идти, оказалось, что из-за поврежденной ноги сильно хромает.

Тем же утром чуть позже Балави пошел в свою комнату и примерил жилет смертника. Все застегнул, туго затянул завязки, и на его узкие плечи лег пудовый груз нашпигованной металлом взрывчатки. Поверх жилета он натянул камиз и перебросил через плечо серый чадар — то ли шаль, то ли одеяло, которое служит и плащом, и переносным молитвенным ковриком. Одевшись, вышел опять на улицу, где его ждал, прохаживаясь около белого хэтчбека, все тот же боевик с видеокамерой. Балави выглядел усталым, за эти девять месяцев он заметно постарел, а на лице под правым глазом все еще виднелись рубцы, оставшиеся после падения с мотоцикла.

Сопровождаемый включенной камерой, Балави сел на место водителя. Он давно решил, что речь мученика произнесет по-английски, чтобы как можно больше народу в интернете (куда она, как он надеялся, в конце концов попадет) могло ее понять, а фразеологией постарался создать впечатление этакой голливудской «крутости» отрицательного героя: говорил, как киношный громила, объявляющий ультиматум.

— Вы от нас не уйдете, ребятки из ЦРУ. Инша’Аллах— даст Бог — мы до вас доберемся, — начал он. — Не думайте, что убивая моджахедов простым нажатием кнопки, вы сами пребываете в безопасности. Инша’Аллах, мы нагрянем к вам неожиданно.

С этими словами Балави поднял левую руку, рукав камиза съехал, из-под него показалось нечто, похожее на наручные часы.

— Вот, все смотрите, это вам. Это не часы, это взрыватель, — сказал он.

Но маска крутого мачо плохо на нем держалась. Балави выглядел обеспокоенным, горько обиженным; едва закончив мысль, он каждый раз отворачивался от камеры. К тому моменту, когда он выплюнул последние слова своей речи, его глаза заметно покраснели.

— В чем моя цель? В том, чтобы убивать вас. И вас, и ваших иорданских марионеток… А мне, инша’Аллах, Господь дарует аль-фирдавс, лучшее место в раю [53] , — закончил он. — А вас Он бросит в ад.

53

У рая семь степеней; аль-фирдавс — высшая и самая почетная.

На последней фразе его голос сорвался, словно он изо всех сил боролся с подступающими слезами. Балави опять отвернулся, экран потух.

14. Нет Бога, кроме Бога

Афганистан, Хост — 30 декабря 2009 г.

30 декабря Дэн Парези встал рано и сразу ощутил две вещи. Первая — холод: на рассвете за тонкими стенами казармы, где разместили блэкуотеровских охранников, было минус пять по Цельсию, внутри тоже не бог весть какая баня. Вторая — голод. Спецназовским прозвищем Шакал Парези был обязан своему невероятному аппетиту и обыкновению таскать куски из тарелок товарищей. Столовая в Хосте ему очень нравилась, на его вкус здесь готовили лучше, чем где бы то ни было в Афганистане, а уж он познакомился с продукцией доброй дюжины здешних армейских пищеблоков. На кухне сейчас (взгляд на часы: шесть с минутами) уже, небось, блинчики на сковородках так и скворчат, а аромат жареного бекона и кофе настолько густ, что любой бывший «зеленый берет», будь он оттуда хоть в полуквартале, почувствует такой зов, словно его схватили за шкирку и тащат.

Вспомнил он и кое о чем посерьезнее, отчего, одеваясь в выстуженной казарме, немного даже напрягся: любимый осведомитель ЦРУ наконец-то собрался и едет в Хост. За время службы Парези имел дело с десятками информаторов, но в жизни не видывал, чтобы вокруг кого-то возникал такой ажиотаж пополам с раздражением. Неделями начальство базы занималось исключительно разработкой планов его приема; по ходу дела многие даже перессорились. Что до самого Парези, то к предложенным начальством и опробованным на репетиции мерам безопасности он относился весьма скептически и этого не скрывал, о чем сообщил и своему супервайзеру в Виргинии, и начальнику службы безопасности базы в Хосте Скотту Робертсону. А Робертсон и сам пришел к тому же выводу, особенно по вопросу, который считал крайне важным: слишком много народа соберется слишком близко к агенту, который только что работал по ту сторону, а значит, неблагонадежен по определению.

Такие разногласия не редкость и воспринимаются как часть нормальной жизни. За почти двадцать семь лет службы в армии, из которых без малого шесть отдано спецназу в Афганистане, Парези наблюдал множество стычек по поводу тактики. Бывает, все переругаются, чуть не с кулаками друг на друга лезут, но в конце концов старший по званию примет решение, и каждый выполнит свою часть работы. Теперешняя ситуация на первый взгляд вроде такая же, но в то же время и другая. Но в чем отличие, Парези никак не мог ухватить.

Парези быстро оделся и, пошарив около койки, нашел теплую куртку и оружие. Размером его комната была чуть больше того пространства, что выделяется бойцу в армейской палатке, но фанерные стенки обеспечивали что-то вроде уединения, да и места в ней вполне хватало — как раз помещалась койка, одежда и снаряжение, плюс книги и журналы, которые он привез с собой, чтобы коротать часы досуга. Дверь выходила в коридор, который вел в небольшую комнату отдыха с кожаным диваном, где контрактники могли перекинуться в картишки, почитать или просто посидеть с лэптопами на коленях, чтобы ознакомиться с заголовками новостей и проверить электронную почту. Там стоял легкий запах псины — из-за собак, которые во множестве забредают на базу, иногда получая статус подопечных. Например, последний из присланных «Блэкуотером» новичков, «морской котик» по имени Джереми Уайз, приблизил к себе белую вислоухую дворняжку по кличке Чарли; теперь этот Чарли спит в караулке и, стоит кому-нибудь из мужчин присесть на диван, начинает приставать, прихватывая зубами за одежду. Парези это не раздражало. Собак он любил и скучал по своей — черному с белым бостон-терьеру, такому глупому, что он назвал его Тормоз. Собаки напоминали ему о доме, куда он планировал вернуться в феврале, навсегда послав куда подальше и Афган, и военную службу.

Дэн Парези честь отдавал всю жизнь. Военным стремился стать с детства, еще с тех пор как играл в войну с мальчишками в лесу около Уилламеттского национального кладбища, рядом с которым жил с родителями в Портленде, Орегон. Окончив школу, на следующий же день записался служить, позднее стал парашютистом, воевал на Первой иракской. Несколько раз демобилизовывался, но ненадолго, — армия неизбежно затягивала его опять, пока, наконец, он не решил попробовать себя в элитных спецвойсках. За время изматывающих тренировок, перемежавшихся отборочными испытаниями, он сбросил тридцать фунтов весу, пока в 1995-м, в тридцать два года, не получил все-таки вожделенный зеленый берет.