Трудно быть хорошим

Месяц спустя, когда прошли рождественские каникулы, я был уже во Флориде, приведя в полное расстройство мать и вызвав недоумение у своих младших брата и сестры, а также у всех родственников и друзей, соседей и школьных учителей, и даже в Айви Лиг, и все остались в совершенном убеждении, что я не только погубил собственную жизнь, но и совершил нечто ужасное по отношению к ним тоже. Вызвав все это, я пустился в путь с семью долларами в кармане, рюкзаком через плечо, но моя решимость присоединиться к Фиделю Кастро начала к тому времени ослабевать.

Тот первый месяц после бегства из колледжа я провел дома, встретив Рождество и Новый год со своими. Я работал дни напролет продавцом в местном магазине мужской одежды, всеми силами стараясь показать, что ничего, собственно, не произошло. Мама же вечно ходила с красными от слез глазами, а мои школьные друзья держались со мной прохладно, даже отстраненно, будто я бросил колледж по какому-то своему социальному нездоровью.

Моя семья в какой-то степени служила назидательным примером того, что могут сделать несчастная, но мужественная женщина и ее чудесные умненькие дети, если их бросит негодяй-отец. Таковое случилось в нашей семье десять лет назад, и с тех пор от отца, скрывшегося с почтовой служащей в северных лесах, ничего не было слышно. Все ждали, что я отомщу за это преступление тем, что добьюсь успеха, пробью себе дорогу наверх и докажу преступнику, правда, несколько парадоксальным способом; его криминальное поведение никоим образом не повлияло на нашу жизнь. По каким-то, не совсем ясным мне причинам всех занимало, как будут складываться у меня дела.

Но я ушел от всего этого, оставив в бедном жилище брошенную отцом мать, брата и сестру, покинув друзей и город, в котором вырос. И такое меня при этом охватило острое наслаждение, как будто, измотавшись до предела от работы и понуканий, я наконец смог упасть ничком на постель и глубоко заснуть.

Теперь, думал я в то утро своего ухода, подымаясь по пандусу на шоссе 93 в Катамаунте, чтобы поймать машину, идущую на юг, теперь, думал я, у меня наконец есть возможность жить именно своей, а не чьей-то еще мечтой.

Прежняя моя мечта присоединиться к Кастро явно ослабела. Первые признаки этого я почувствовал, когда выходил из громадного голубого «бьюик-седана», на котором проехал весь путь от Норфолка до Сент-Питерсбурга, где у пожилого владельца «седана», как он сам мне признался, была подруга с номером люкс в отеле «Когуин ки».

— Ты славный парень, — заявил он мне, когда, выбравшись из машины, я закидывал на плечо рюкзак. — У тебя пойдут здесь дела.

Мужчина был розовощек и седовлас, с бородкой клинышком, которую он осторожно поглаживал, словно чужую собаку.

— И брось ты эту Кубу, — добавил он. — Чего ради подставлять себя там под пули?

Сам он был офицером в отставке, звали его Хайнц, «как кетчуп», [1] пояснил он и продолжил, будто я только ждал его совета: «С твоими задатками да с твоей внешностью запросто сможешь сколотить здесь миллион. Именно здесь». Он обвел потеплевшим взором набережную с причалом, пальмы, огромные газоны, купы вечнозеленых кустарников в ярких цветах, блестящие лимузины с номерными знаками различных штатов, высокое розовое здание отеля «Когуин ки», к подъезду которого вел ярко-красный тент. «Это место просто создано для таких, как ты, чтобы делать здесь деньги».

1

«Хайнц» — известная марка кетчупа.

— С этим мне незачем спешить, — ответил я, отходя от машины. Хайнц перекинулся через сиденье к окну. Я добавил:

— Мне куча денег пока не нужна.

— Не нужна? — усомнился он. — А сколько тебе надо?

— Немного. Просто чтобы прожить.

Я поднял рюкзак на плечо и помахал Хайнцу.

— Если тебе не нужны деньги, что же тебе нужно?

— Жизненный опыт, — сказал я, стараясь улыбнуться как можно значительнее.

— Знаешь, парень, после своей отставки я приезжаю сюда каждую чертову зиму вот уже восемь лет. У меня накопилось достаточно опыта, и позволь тебя уверить: в этом городе скоро начнется бум. Если он уже не начался. Ты погляди, сколько сюда наезжает старичья с севера, а будет еще больше, не сомневайся. У них есть что здесь тратить, малыш, и ты попал к самому началу. Да я бы отдал весь свой опыт за твою молодость. Оставайся в Сент-Пите, и к двадцати пяти годам ты будешь миллионером.

Я уже пожалел, что еще в Вермонте сказал Хайнцу о своем намерении ехать на Кубу, он тогда засмеялся и спросил: зачем? Я попытался объяснить, но смог лишь сказать, что хочу помочь кубинскому народу освободиться от жестокого и бесчестного тирана. Эта фраза подавила в нас обоих желание продолжать разговор на эту тему, и мы ее больше не касались, пока не пришло время прощаться.

Я уже поднялся на тротуар и оттуда попытался окончательно откланяться.

— Рад был познакомиться. Спасибо за совет и за то, что подвезли. Пока!

Но он остановил меня, окликнув по имени. Вот уж не думал, что он запомнит его.

— Если тебе нужна будет помощь, звони, — сказал он. — Звони запросто.

Он высунул руку из окна и протянул мне маленькую белую картонку.

Из визитной карточки я узнал, что зовут его Гарри, живет в Чиви Чейз, штат Мериленд, а также номер его почтового ящика здесь, в Сент-Питерсбурге.

— Я всегда останавливаюсь в этом отеле, — добавил Хайнц, кивнув на высокое розовое здание. — Там у меня подружка Стёрджиз, Би Стёрджиз. Живет здесь круглый год. Очень милая женщина. Так что, если будут проблемы, звони в любое время.

— Да вроде у меня все нормально, — ответил я. — Главное: я знаю, что надо делать.

— Нет, — улыбнулся он, — не знаешь.

Он махнул рукой, отпустил тормоз и медленно направил машину к гаражу отеля.

Еще не было девяти утра, но жара уже чувствовалась.

Я стянул с себя куртку, сунул ее в рюкзак и, перейдя улицу, пошел на приморский бульвар и сел там на скамейку спиной к набережной. С моря доносился мягкий рокот лодок и яхт, причаливающих к пирсу, на его швартовых тумбах важно восседали пеликаны. Напротив, через улицу, был виден вход в гостиницу, где не спеша сновали мужчины и женщины в легких, нежных тонов рубашках и клетчатых шортах-«бермудах». То и дело подъезжали новенькие спортивные машины, такси и лимузины, высаживая и забирая праздничную публику. Все и вся здесь точно соответствовало друг другу.

Вдруг я почувствовал, что жутко голоден. Последний раз ел накануне вечером, когда еще был в Северной Каролине. Теперь надо бы куда-нибудь зайти перекусить, но я остался сидеть на скамейке. Через несколько минут снова увидел Хайнца. Он вынырнул из ворот гаража и стремительным, деловитым шагом пошел по боковой аллейке, глядя прямо перед собой, затем свернул к отелю и, пройдя под красным тентом к застекленным дверям, быстро вошел внутрь, в прохладную затененность, успев перед этим дружелюбно кивнуть швейцару.

Медленно поднявшись, я сгреб под мышку рюкзак, перешел улицу и направился в отель вслед за Хайнцем.

Однако мы с ним больше ни разу не встретились. В холле я набрал по внутреннему телефону его номер. Услышав меня, он рассмеялся и сказал, что сам позвонит управляющему отеля. Когда я потом подошел к управляющему, он дал мне записку к консьержу, а тот, в свою очередь, тотчас дал мне работу — таскать мебель.

Я оказался самым молодым и здоровым из семи человек, работавших в отеле носильщиками. Мы расставляли столы и стулья перед проведением встреч и собраний, украшали банкетные залы для свадеб, перетаскивали туда-сюда пианино, волокли огромных размеров матрасы из номеров люкс, относили корзины с бельем вниз, в прачечную, таскали диваны, лампы, кровати, ковры из одного конца отеля в другой. При семнадцатичасовом рабочем дне нам платили меньше тридцати долларов в неделю. Работали мы посменно, но нас могли вызвать в любой день и час. Давали нам стол и постель: кормились мы в задней комнате кухни вместе с посудомойками, а жили по двое в крошечных, как камеры, комнатах, помещавшихся в шлакоблочном корпусе во дворе гостиницы.