Трудно быть львом

Однажды ночью я видел замечательный сон. Мне снилось, что я сижу за нашим столом в кухне, напротив мамы и рядом с нашей собакой, и ем яйцо всмятку маленькой ложечкой. Я проснулся в плохом настроении, потом встал и подошел к окну. Я стоял на пятьдесят шестом этаже нашего небоскреба и смотрел на большой город, залитый светом, кишащий людьми. И тут мне вспомнились предстоящие наутро съемки, и я почувствовал настоящую, физическую тошноту. Снова телохранитель, снова указания режиссера и страшная скука на физиономиях кинооператоров. Ссоры между продюсерами, зависть и мелочность. А под конец снова унылый вечер в обществе людей, с которыми у меня нет ничего общего. А даже если есть, то оно не может проявиться — ведь я не могу говорить. А эти «да» и «нет» движением головы больше удручали меня, чем помогали. Уж лучше совсем молчать. Но как молчать, когда все они говорят с тобой и улыбаются тебе? И что делать, когда этих гостей нет? Снова тупо пялиться в телевизор? Нет, такая жизнь мне надоела! Я должен ее изменить, прежде чем окончательно впаду в депрессию. Я должен сделать какой-то решительный, необычный шаг — и притом немедленно.

Вначале, в первые месяцы, я хотя бы получал удовольствие от того любопытства, которое мое появление возбуждало вокруг. Сейчас это уже не доставляло мне ни малейшей радости. Скорее наоборот. Я буквально страдал от своей особой внешности и того переполоха, который возникал везде, где я появлялся. Теперь я больше всего хотел анонимности. Точно как во втором моем постоянном сне, который я видел почти каждую ночь, сразу же после яйца всмятку. В этом сне я был уже не человек, а лев. Я шел по иерусалимской улице и лизал мороженое. Никто меня не узнавал, и никто на меня не указывал. Никто не обращал на меня внимания, и никто не провожал меня восторженными криками. Никто не искал моей близости, никто не пробовал проверить, не сделан ли я из пластмассы, и никто не пытался засунуть голову мне в горло, чтобы увидеть там ряженого человека.

И вдруг я понял, как сделать реальностью хотя бы этот сон. Африка! Я должен покинуть мир людей и стать львом среди других львов. Среди себе подобных. Да, нужно немедленно бежать! Исчезнуть, как будто ко мне вернулся мой человеческий облик. Ведь это оговорено в контрактах. Верно, я по-прежнему останусь львом, но кто сможет это проверить? С моей помощью они заработали деньги, и я не предъявляю к ним никаких претензий. Ведь мы с Цвикой тоже весьма разбогатели. Но теперь я должен покончить с таким существованием. И покончить раньше, чем брошусь от отчаяния с пятьдесят шестого этажа…

Я позвонил Цвике в его спальню. Когда он, с трудом проснувшись, спросил, что случилось, я с гневом зарычал в микрофон. И пока он там собирался, придвинул к себе свою дощечку и написал:

ПРИНЕСИ КАРТУ АФРИКИ!

Цвика увидел написанное и сразу все понял. Ему и самому все это уже надоело. Рухама так и не приехала в Америку, потому что ее родители были больны. Цвика, правда, отправлялся домой каждый месяц на неделю, но и ему уже хотелось вернуться к семье и к своей прежней жизни. Мы оба жаждали анонимности. И мне это, возможно, удастся, ведь никто не сможет опознать меня среди других львов, а если кто-нибудь попробует меня выдать, никто ему не поверит — где доказательства? Но мне казалось, что Цвика, увы, может остаться знаменитым Маляром до конца своих дней.

— Ты хочешь бежать, не дожидаясь, пока снова станешь собой? — спросил Цвика после того, как вернулся в мою спальню с ворохом карт.

От сильного волнения он даже перестал зевать.

Я кивнул.

— Но как? И потом — что я скажу, если ты вдруг исчезнешь?

Мне было трудно писать длинные и сложные предложения. Я ожидал, что он сам все придумает и скажет, а я только буду выражать согласие или несогласие. Но в конце концов я понял, что он хочет услышать все от меня. Тогда я написал:

МАЛЕНЬКИЙ ЧАСТНЫЙ САМОЛЕТ. ЛЕТЧИКУ МНОГО ДЕНЕГ. ПАРАШЮТ. ДВА ПАРАШЮТА. АФРИКА. ЗАПОВЕДНИК НА ГРАНИЦЕ КЕНИИ И ТАНЗАНИИ. ТАМ МНОГО ЛЬВОВ. НЕТ ОХОТНИКОВ.

— Ну, охотники и браконьеры есть и там, — возразил Цвика, — но сама идея очень хороша. Ты хочешь, чтобы я здесь все продал и перевел на твой счет в Израиле?

Я написал:

ДА, НЕМЕДЛЕННО, НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ. ДОВЕРЕННОСТЬ ЗА МОЕЙ ПОДПИСЬЮ. КОПИЯ ПОДПИСИ У НОТАРИУСА. ПОПУГАЯ МОЕЙ МАМЕ.

В середине ночи мы вызвали нашего адвоката, и он начал составлять документы. Он также взялся найти надежного летчика, который сохранит секрет. Адвокат решительно отказался нанять для этой цели летчика нашего вертолета. Он подозревал, что тот был замешан в похищении, которое организовал длинноносый ученый.

Теперь меня охватила настоящая предотъездная лихорадка. Я с трудом дождался назначенного дня. Накануне побега я предупредил, что не появлюсь на съемках. Сообщил, что болен и не хочу никого видеть. Я был счастлив. Наконец-то я выйду из тюрьмы, где месяцами добровольно скрывался из-за страха перед любопытствующими зеваками, бойкими журналистами, настырными фотографами и прочими нахалами и наглецами. Наконец-то смогу жить на свободе, на просторах большой страны, и делать все, что придет в голову. Чем больше я думал о своем решении, тем больше был уверен, что оно правильно.

В Кению мы летели с несколькими промежуточными остановками. Я, само собой, ни на минуту не покидал самолета. Потом мы какое-то время кружили над африканской саванной в поисках места, где пасутся в основном стада копытных животных. Где-нибудь недалеко от озера или реки. Мы нашли несколько таких мест. И повсюду я видел бесконечное количество животных, которые большими группами черных точек покрывали землю. Это было невероятное зрелище. Никакого сходства между тем, что представлялось сейчас моим глазам, и теми фотографиями, которые я рассматривал в многочисленных журналах и энциклопедиях, когда мальчиком мечтал стать львом.

В конце концов, я нашел, как мне казалось, подходящее место. Цвика в последний раз проверил два парашюта, которые были прикреплены у меня на спине и на груди, и потом спросил:

— Дощечку для письма оставишь на шее?

Я подумал и решил оставить. Кто знает, может быть, она понадобится мне даже в африканской саванне. Мы обнялись. Он приготовил мне сверток человеческой одежды, а также деньги, паспорт и несколько пакетов с личными мелочами вроде электробритвы, которые могут понадобиться, если ко мне действительно вернется прежний облик. Но мне было ясно — в сущности, мне уже давно было совершенно ясно: он тоже не верит, что это когда-нибудь произойдет. Вся моя поклажа была запакована и надежно защищена на случай возможных стихийных бедствий, и Цвика посоветовал мне выкопать яму и спрятать вещи в таком месте, которое я смогу потом найти уже в человеческом облике. Я немного боялся прыгать, и тогда он открыл дверь и толкнул меня изо всех сил. Но разве ему под силу было вытолкнуть из самолета настоящего льва?! В конце концов мне пришлось заставить себя прыгнуть.

Приземлился я благополучно. С большим усилием, с помощью зубов и когтей, освободился от парашютов, оставив их там, где они упали, поднял глаза и увидел самолет, который кружил надо мной, чтобы убедиться, что все в порядке. Я выполнил один из своих рекламных трюков: встал на голову, чтобы таким образом сигнализировать, что я жив и здоров. Самолет вернулся и пролетел надо мной, покачивая крыльями на прощание. Я лег на землю, на мягкую траву и следил за ним, пока он исчез за горизонтом. И тут вдруг понял, что сейчас я и не человек, и не лев. Кажется, я впопыхах совершил ужасную ошибку. До того, как отправляться в Африку, мне следовало выучить обычаи здешних львов, их способы охоты и их социальное поведение. Но я так горел желанием бежать, исчезнуть, избавиться от того, что делал в Нью-Йорке, что ни о чем другом не подумал. И в результате оказался здесь, умея только рычать, да и то не зная, когда это следует делать. И тут меня наполнила безграничная жалость к себе самому. Я лежал где-то на границе Кении и Танзании и не имел ни малейшего представления, что мне делать. Потому что в качестве настоящего льва, если не считать рычания, я умел еще только спать — и ничего больше.

Я нашел гигантский камень, заметно возвышавшийся над своим окружением, и спрятал свои человеческие пожитки в яме у его подножья. Покончив с этим, я посмотрел налево, направо, вперед, назад, вверх и вниз — и почувствовал, что, умей я плакать, залился бы сейчас горючими слезами.

Так началась африканская глава моей львиной жизни, но прежде чем говорить о ней, я хочу закончить рассказ про Цвику.

Еще до вылета в Кению он сообщил нашим рабочим, охранникам, секретарям и секретаршам о предстоящем увольнении. Они были страшно недовольны, и кто-то из них поспешил известить обо всем полицию. Тот же человек или кто-то другой сообщил о происходящем в прессу. Начался переполох. На вылете нас остановить не успели, и Цвика вернулся на своем маленьком самолете в аэропорт в Мехико в полной уверенности, что вся операция прошла с успехом. Он попрощался с летчиком, и тот действительно выполнил свое обещание и исчез, как будто его проглотила земля. Этот летчик был единственным свидетелем того, что произошло, и все-таки не соблазнился получить вознаграждение, которое полиция обещала за любую информацию обо мне. Цвику же арестовали сразу же по приезде домой. Его допросили и освободили под залог. Цвику обвинили в убийстве пишущего льва Хопи и присвоении его имущества. Какое наказание дают за убийство льва? Не такое уж страшное. А если это лев-человек? Такого случая закон пока еще не предусмотрел.