Трудно украсть бога

На звонок отреагировала какая-то старуха, которая поначалу не желала открывать незнакомым, но убедившись, что мы действительно из полиции, заохала и поспешила вниз по лестнице.

Мы поднялись в квартиру вместе с приставами, и те принялись за обыск. В комнатах, по заявлению старухи, оказавшейся «тещей» искомого Чайкина Еленой Ивановной Шиллинг, никого, кроме нее и ее внуков, не было.

Беглый осмотр подтвердил ее слова: за столом в комнате, служившей кухней, обнаружился шестилетний испуганный мальчишка и больше никого. На вопрос, куда делся ее «зять» вместе с дочерью, старуха охотно ответила, что они только вчера вечером уехали из города, а куда, ей говорить не пожелали. А она что может – женщина старая, беспомощная… Вот и деток на нее, бедную, бросили, не побрезговали…

Полицмейстер Панфилов нетерпеливо дернул усом и потребовал рассказать о том, где был означенный Чайкин в ночь знаменитого преступления. Получил заверения, что дома и был, и остался очень недоволен. Тем временем заканчивающийся обыск тоже ничего не дал.

Дом был небогатый, мебель самая простая. Вместо платяных шкафов по-крестьянски использовались сундуки. Их тут же обшарили и ничего не нашли. Дощатый пол простучали, столы, стулья и комоды перевернули. Ничего.

Усы у Панфилова уже стояли дыбом, и он, ярясь, приказал обшарить все еще раз, чтобы уж наверняка. А мне, признаться, не давало покоя одно малозначительное и, в общем-то, не относящееся к делу обстоятельство. Так что я, пока все суетились, подступил к старухе Шиллинг:

– А скажите, вот вы тут говорили, что на вас внуков бросили. А я вижу только одного. А другие-то где?

– Ох, глазастый, – как-то неприятно заулыбалась гнилыми зубами старушенция. – У меня, слава богу, кроме Ванюшки только одна обуза – Женечка. Уж больно шустрая девчонка. Убегла, видать, на улицу, пока я отвлеклась…

– На улицу? – задумчиво переспросил я. – А годков ей сколько? Не боитесь, что она там одна?

– Да уж большая! Десятый год пошел.

Сам толком не понимая, зачем мне это нужно, я выскользнул из комнат и спустился к подъезду дома.

Здесь было уже не так темно, как недавно. Исполнительный фонарщик засветил керосиновую лампу на верхушке столба и как раз присел отдохнуть на свою сложенную пополам лестницу. Работу свою на сегодня он выполнил и потому неторопливо раскуривал дешевую короткую трубку.

– Поймали кого? – завидев меня, поинтересовался фонарщик.

– Похоже, что нет, – отмахнулся я и на всякий случай спросил: – А ты тут случайно не видел, может, из дома выскользнула девочка лет десяти?

– Было такое, – выдыхая клубы дыма, ответил фонарщик.

– А куда убежала?

– Да никуда она не убегала, – усмехнулся мой собеседник в бороду. – Вон там до сих пор сидит.

И он указал концом дымящейся трубки на соседнее с домом Шевлягина корявое дерево. Только сейчас я заметил в скудном освещении, что в его кроне что-то белеет. Я поспешил подойти поближе и обнаружил, что на ветвях и впрямь сидит ребенок.

– Тебя Женей звать?

– Точно, – тут же ответила она звонко и довольно вызывающе.

– Чего там делаешь? Спускайся, поговорить нужно.

– Слежу за вами отсюда, – ответила она нахально, но все же ловко, по-обезьяньи, начала спускаться. – Чего тебе от меня нужно, господин полицейский? – спросила она, оказавшись на земле.

И речь, и выражения маленькой остроносой физиономии у нее были совершенно не детские, и это меня неприятно поразило.

– И часто ты оттуда за людьми следишь?

– Когда делать нечего. А что? – пожала она острыми плечиками и без страха взглянула мне в глаза, будто вызов бросала.

– Слышала, наверное, о том, что из монастыря икону похитили? – Она кивнула, и я продолжил: – Так вот, в этот самый день ничего интересного ты тут не заметила? Или на следующий? Кто-нибудь к твоему отцу приходил?

– Это ты про дядю Федю? – Она снова совершенно по-взрослому усмехнулась, криво и саркастично. – Он мне не отец, а отчим. Мой папа давно умер.

– Ясно. Ну, так к нему кто-нибудь приходил?

– Не видела. Я же не все время тут играю. А он вообще по ночам шляться любит.

– Не нравится он тебе? – попытался я наладить с ней отношения.

– Лучше, чем ничего, – с деланым равнодушием пожала плечами эта странная девочка.

– Но он же с твоей мамой уехал! Ты теперь с бабушкой осталась!

– А разве они насовсем? – Тут я поразился мгновенной перемене, происшедшей с Женей. Голос ее стал тихим, едва уловимым, а губы искривились, как от мгновенного приступа боли, который она мучительно пытается скрыть. Только тут я заметил, какие у нее красивые темные глаза и что в них прячется страх.

– По крайней мере, так говорила твоя бабушка только что, – осторожно ответил я.

– А вы зачем дядю Федю ищете? В тюрьму хотите посадить? – по-прежнему тихо и осторожно спрашивал она.

– Сначала выясним, что именно он натворил, а потом, если виноват, то да, в тюрьму.

– А маму?

– Пока о ней мы ничего дурного не слышали. Кроме того, что она связалась с не самым подходящим человеком.

– А вы знаете, куда они уехали?

– Нет, совершенно ничего не знаем. Так что можем и не найти.

– Я тоже не знаю куда, но знаю на чем. Мама вчера говорила, что на пароходе еще ни разу не плавала.

Я остолбенел на мгновение. Сказанное Женей сейчас было полезней, чем все, что нам удалось выяснить сегодня. Она смотрела на меня серьезно и хмуро, даже как-то обреченно, будто чувствовала себя Иудой, только что на виду у всех поцеловавшим Христа. Я же от радости не придумал ничего лучшего, как пообещать ей ее 30 сребреников:

– Не волнуйся. Я обещаю, что привезу твою маму обратно!