Трудное счастье Калипсо

«Господи, сделай так, чтобы все прошло быстро!» – такая необычная просьба вертелась в голове Боева. Он уже для себя все решил – этот русский виноват. Ни анализ ДНК, который будет готов только через неделю, ни результаты очной ставки не могли повлиять на эту его убежденность.

Следователь Боев не любил театр. Как-то ему довелось сходить с маленьким племянником в местный драмтеатр. Главная положительная героиня детского спектакля, понятное дело – зайчиха, попыталась спрятаться от преследования главного отрицательного персонажа – волка – за елочкой. Весь лес на сцене был изображен в крайне минималистических художественных традициях, а потому, когда упитанная прима с плюшевыми ушами присела за шест с тремя колючками, племянник следователя Боева громко произнес: «Вот дура-то, задница же видна!» Родители других детей зашикали, Боев одобрительно рассмеялся. Вернувшись со спектакля, он наказал родителям больше никогда не водить ребенка в театр. В его представлении, все, что происходило на подмостках, не могло идти ни в какое сравнение с тем, что можно было увидеть, просто пройдя по улице или… сидя в следственном управлении.

О театре старший следователь почему-то вспомнил, когда увидел приехавшую для очной ставки фрау Шланге. Она была в платиновом завитом парике, слава богу, без бинокля на шее. Впрочем, его отсутствие с лихвой компенсировало огромное накладное накрахмаленное жабо. При порывистых движениях, которые были так свойственны старушке, оно переворачивалось задом наперед, и со спины казалось, что это не жабо неправильно сидит, а голова престарелой фрау повернулась на сто восемьдесят градусов. В комнате для очной ставки она обратилась к присутствующим с громким заявлением. Через переводчика фрау Шланге сказала, что «она – дама старая, с плохим зрением», и в подтверждение этих слов достала из ридикюля очки, но, «понимая всю ответственность, которая лежит на ней, и будучи человеком наблюдательным, она с полной уверенностью может подтвердить, что все, что было ею сообщено полиции, – чистая правда». Переводчик, а вслед за ним и Боев, продравшись сквозь дебри деепричастных оборотов и сложных немецких глаголов, кивнули, мол, «понимаем и благодарны за содействие». Старуху усадили в кресло, и Боев дал команду привести подозреваемого. Едва Игорь Давыдов вошел в кабинет, фрау Шланге дернулась, ее сухонькое личико залилось румянцем, а руки стали теребить жабо. «Ага, голубчик, – подумал Боев, который считал себя отличным психологом, – вот ты и попался! Бабка просто-таки стойку сделала! А мы спешить не будем, мы подождем, что она скажет!»

Но фрау Шланге внимательно смотрела на молодого человека и молчала. Так прошло несколько минут.

– Скажите, а он может встать и сделать несколько шагов? – старуха наконец наклонилась к переводчику. Тот передал просьбу следователю, Боев кивнул. Игорь прошелся по комнате.

– Ну, я так понимаю, что вы готовы нам что-то сказать? – Боев не выдержал непонятной тишины.

– Как я могу что-то сказать, если тот человек был почти голым, – фрау Шланге смущенно посмотрела на присутствующих.

– Раздевайтесь! – скомандовал Боев Игорю.

– Как?!

– Так! До пояса, не до трусов же! Последнее бабке не переводить! – гаркнул Боев переводчику.

Теперь подозреваемый залился румянцем и стал медленно расстегивать рубашку. В окне билась муха, в комнате пахло крепким мужским одеколоном, фрау Шланге обмахивалась веером, который выудила из сумки, молодой красивый мужчина раздевался.

– Вы, знаете, это не он, – произнесла наконец фрау Шланге. Она по-прежнему обмахивалась веером, на щеках играл румянец, парик, равно как и жабо, сбился набок. – Нет, совсем не похож… Тот был… – тут она замялась и блаженно посмотрела на полуобнаженного подозреваемого, – тот был не такой красивый…

По дороге в отель фрау Шланге, прикрыв глаза, думала о молодом человеке. Он был красив, как статуи олимпийских богов при входе на старый стадион в ее родном Вальдзее. Он был красив, как герр Хамстер в молодости. Ее сын мог бы тоже быть таким красивым, если бы они с герром Хамстером встретились гораздо раньше. Этот молодой человек, скорее всего, был там, она почти узнала его. Но… у нее старые глаза. Они могут ее подвести. А потому она ничего не скажет этому несдержанному следователю. Зря он кричал, что «она тут устроила стриптиз».

Разногласия между следователем и его помощником случались нередко. Как только Мирко начинал ощущать беспокойство, он еще раз внимательно изучал версию начальника и начинал все сначала. Прекрасно осведомленный об упрямстве Боева, его раздражительности и апломбе, помощник проверял и перепроверял информацию, показания подозреваемых и свидетелей, результаты экспертиз тайком, не афишируя своей деятельности. И как правило, интуиция его не подводила. Сложнее было обратить внимание своего начальника на обнаруженные несостыковки, противоречия, а то и откровенные ошибки. Приходилось изображать, что именно Боев открыл обстоятельства, в корне менявшие представление о деле. Дело Игоря Давыдова, его задержание, цепочка событий и встреч, которые произошли в день его прилета, вся это стройная криминальная загадочность вызывала у Мирко нервный зуд. И все же, если бы его спросили, что именно ему не нравится, он бы не ответил. Сославшись на встречу, которая должна состояться поздно вечером, помощник следователя задержался в кабинете. Разложив протоколы, он долго вчитывался в разноречивые показания, сопоставлял факты, надолго задумывался, откинувшись на неустойчивую спинку крутящегося кресла, и неожиданно для самого себя еще раз разослал по отделениям полиции фотографию пропавшей в районе побережья Светланы Никольской. Только теперь он настоятельно рекомендовал обращать внимание на женщин, которые выезжали из Албены в последние десять дней.

Если кто-то вам скажет, что, уехав из своей страны, он никогда не испытывает тоски, то смело можете назвать его лжецом. Мы живем рядом со своими школами и скучаем по одноклассникам, а тут… Тут другая страна, другие люди, другое солнце. Пашка Соколов, он же Павел Андреевич Соколов, владелец яхты, которая легкомысленно покачивалась на волнах у пирса, вышел на террасу. Старые камни под его босыми ногами были прохладными, а между тем дневной зной выкосил город. Пашка со своей террасы наблюдал пустынные улочки, закрытые ставни на окнах и дверях магазинчиков и угол морского берега. Именно там его яхта пританцовывала в такт небольшому ветерку.

Старый тихий итальянский город раньше был популярен только у любителей солнечных ванн. Теперь же сюда повадились экскурсионные автобусы, которые, пытаясь протиснуться по узким улочкам, возили любознательных зевак и громкоголосых гидов, рассказывающих, что именно здесь снималась знаменитая серия о Джеймсе Бонде. Наиболее предприимчивые даже составляли пешеходные экскурсии по следам главного и совершенно неотразимого героя фильма. И неважно, что кино снимали во Франции, а не Италии. Город становился самим собой, только когда наступали поздняя осень и зима. Становилось тихо и уютно. Казалось, что мир совершенен. Или почти совершенен. Но Пашке именно зимой всегда ужасно хотелось в Москву, к морозу, слякоти и снегу.

Старый камень под ногами приятно холодил пятки. Их дом был небольшим и стоял в самом центре старого города. Там, где окно соседского дома порой могло находиться на расстоянии вытянутой руки. Казалось, что эта часть города просто выдолблена в большой горе – улочки были узкими и извилистыми, стены домов – словно вытесанные из цельного куска камня. Пашка слышал, как у них во дворе журчала вода – маленький фонтанчик упрямо опрыскивал цветник, где-то мяукала кошка, и пахло подсыхающими водорослями. «Надо будить зверя. Иначе, потом до ночи не угомонится», – решил Соколов. Зверь сладко посапывал, спал здесь же, на террасе, в тени полосатого тента. У зверя были румяные немного загорелые щечки и смешной темно-каштановый завиток на лбу. Пашка подошел к кроватке и уже было хотел потормошить соню, как тот открыл глаза и улыбнулся, показав мелкие молочные зубы.

– Ишь ты, сразу заулыбался. Какой у нас характер хороший! – Пашка сам растаял в улыбке и аккуратно вытащил малыша из кроватки. Итак, его звали Петькой. Ему было полных три года. Он имел красивую высокую маму и шумного загорелого отца. Мама была строгая, отец – мягок и податлив. В своем нежном возрасте Петька это очень хорошо усвоил.

– Петь, пойдем прогуляемся. Проверим, как там наша яхта, и, пока мама спит, за ягодами съездим. Она обрадуется, как ты думаешь?

Обрадуется ли мама, Пашка не узнал, но то, что сын рад поездке, в этом он был уверен. Они любили совершать такие маленькие путешествия. Иногда они отправлялись в путь на машине, иногда пешком. Причем папа терпеть не мог колясок, он полдороги тащил Петьку на себе, потом малыш шел сам, а устав, возвращался на папину шею. Во время таких прогулок можно было все – схватить осьминожку из ведра рыбака, полизать кругляш мороженого, светло-зеленого, фисташкового, поваляться в песке, так, что потом еще долго из кармашков этот самый песок сыпался, оставляя маленькие вулканчики на плиточном полу в доме. Папа совсем не боялся собак – он разрешал Петьке их гладить, папа любил кошек и разрешал их кормить мелкой рыбешкой, которую можно было купить на лотке у входа на пляж. Папа вообще был смелым – он не боялся мамы. Это Петька тоже уже понял.

Они вышли в городской зной в одинаковых плетеных шляпах и одинаковых шортах. Это тоже придумал папа.

– Тебе нечего делать? Зачем вам одинаковую одежду с ним носить? – обычно насмешливо спрашивала мама.

– Хочу. Он мой сын, я его отец. У нас стиль такой.

– Тогда ладно, может, и мне такие же шорты и шляпу найти?

– Не найдешь, – сказал папа и на всякий случай отошел подальше от мамы, – ты у нас сейчас Венера Милосская, а на такие бедра шорты не шьют.

Петька оценил такую предусмотрительность, потому что в сторону папиной головы тут же полетело маленькое махровое полотенце. Петьку это ужасно рассмешило.