Трудные дети

Мы начали разговаривать. Как раньше. С утра до вечера вместе. Говорили обо всем. Обо мне. Марату было интересно мое прошлое, которое теперь я не видела смысла скрывать. Что скрывать? Девять серых лет в мрачных стенах детдома, а потом - пять на улице? Брата, который подсел сначала на клей, потом на тяжелые наркотики? Он, наверное, сдох в том же подвале, в котором я его оставила.

— А ведь я даже ничего не почувствовала, - глядя в пространство, сказала я сидящему напротив Марату. Тот пристально на меня смотрел, покручивая в руке пузатый бокал, внимательно слушал. И не осуждал. Кому как не ему я могла рассказать, что со мной происходило? Он всегда все понимал.
– Знаешь, он обо мне заботился. Один раз даже притащил армянский коньяк, - рассмеялась, откинув голову. Уперлась затылком в стену, чтобы скрыть выражение своих глаз. Хотя сомнительно, что они что-то выражали.

– Настоящий. Была зима. Очень холодная, так что от мороза болело тело. Мне было…дай вспомнить…Лет десять. Я жутко мерзла, стучала зубами от холода, и он ушел куда-то. Потом притащил коньяк и икру. Красную. Знаешь, она пропадать, наверное, начинала. Запах еще такой…сильный. С тех пор меня от ее вида тошнить начинает.

— Он действительно был твоим братом?

— Не знаю.

— Вы близнецы?

— Нет. Он старше был. Но тоже Александров. Он обо мне заботился.

— А потом?

Мы разговаривали в тишине и почти темноте. Задергивали темно-красные, тяжелые шторы, зажигали одну свечку - не ароматную, обычную. Огонь горел ровно, отбрасывая тени на стены, и полумрак окрашивался в красные тона. Было очень спокойно, правильно как-то. Мы откидывали прочь все проблемы, а мир сужался до одной небольшой комнаты. И нас двоих, сидящих друг напротив друга. Марат - с коньяком, я - с чаем. У нас появился свой ритуал.

— Потом он сторчался. Я ушла. Мне стало не по пути с ним.

Марат не осуждал. Он…гордился мной. И позже прямо так и говорил. Он гордился моей силой, выносливостью, упорством, стойкостью. Ему нравилось, что я была не обременена моралью. Такая же, как он.

— Ты все сделала правильно, - сказал мне он, когда разговор закончился.
– Я бы сделал то же самое.

Я сверлила его долгим, изучающим взглядом.

— Знаю.

Он тоже рассказывал о себе. Очень мало - лишь сухие сжатые факты. Родился по пути в какой-то город, жил в Чечне. Когда ему было четырнадцать, мать с отцом убили, и дед - какой-то крутой полковник - приехал за ним на военном вертолете. Забрал в Москву, долгие годы выбивал “дикость”. Делал все, чтобы Марат забыл прошлую жизнь. Он делал из внука русского. А сделал…непонятно что. Из волчонка Марат вырос в матерого хищного волка. Научился притворяться, лгать, давать людям то, что они хотели видеть.

— Ты ненавидишь деда?
– поинтересовалась я.

Марат негромко гортанно рассмеялся.

— Нет. Я не настолько слаб, чтобы тратить силы на мертвых.

Это было по вечерам. После разговоров - иногда легких, иногда грустных - мы расходились по комнатам. И для меня начинался ад.

Особенно ночью, неподвижно лежа под одеялом и пытаясь уснуть, я остро ощущала себя…другой. Одеяло мешалось, раздражало, и я откидывала его в сторону или же как-то так получалось, что оно собиралось комом между моих ног, усилия давление на низ живота. Ночами меня не покидало тянущее чувство, и однажды, робея от собственного желания, я медленно приподняла хлопковую футболку. Провела ладонью по подрагивающему животу, задевая кончиками пальцев резинку свободных штанов. Дыхание перехватило, я вся напряглась, шалея от своих мыслей, и нырнула рукой в трусики, касаясь себя так, как когда-то рассказывал Лешка. И потрясенно выдохнула, когда в животе собрался пульсирующий ком удовольствия, нарастающий с каждым моим движением. Губы пересохли, кожа покрылась испариной, трусики, оказывается, давно стали влажными.

В такие минуты остро ощущалось, что Марат спит за стенкой, и может выйти в любую минуту. Воды попить, например. Или еще за чем-то. Он мог услышать что-то. Почему нет? Мне казалось, что чечен вообще вездесущ. Такая мысль должна была меня остановить, охладить, но распаляла еще сильнее. И пугала. Но запретное, неизведанное удовольствие манило больше.

Почему Ксюше так хорошо с Маратом? Что он с ней делал? Она после их бурных ночей выглядела довольной, счастливой, радостной. Мне понравилось ласкать себя, но и этого становилось…недостаточно. Неужели Ксюша получала больше? Еще больше удовольствия? Я трогала себя, но проникать пальцами…страшно. Попробовала один раз, но было туго, тяжело и очень горячо. Я не решилась идти дальше. Но мысленно ушла далеко вперед.

Мне снились сны. Много снов. Наутро я их почти не помнила, со мной оставались лишь неясные образы и тянущее желание. Соски были набухшими, твердыми, и становилось неприятно, когда хлопок касался разгоряченного тела. Я злилась, не находя выхода своему желанию. Оно собиралось во мне, накапливалось, делая меня злой, раздражительной. Я стала плохо засыпать, так что на утро вставала со свинцовой головой.

— Ты не заболела?
– Марат не мог не заметить изменений во мне. Первые пару часов после сна было лучше меня не трогать.
– Саш, ты меня слышишь?

— Слышу. Все нормально. Голова болит.

— В последнее время она часто у тебя болит, - насмешливо хмыкнул мужчина.
– Может, к врачу сходить?

Пока он говорил, я успела нервно потереть шею, несколько раз облизнуть губы, скрестить ноги, усиливая давление бедер. Возможно, станет немного легче. А Марат меня раздражал, ни капли не помогая восстановить душевное раздражение. Наоборот. Он был лучшим раздражителем, который только можно себе представить.

Мне стало по-настоящему страшно. Что-то стихийное влияло на меня, и я была не в состоянии с этим справиться.

— Я в порядке! Сказала же!
– громко крикнула и почти отскочила от парня, словно он прокаженный.
– Не трогай меня сейчас. Просто не трогай.

Судорожно сглотнула и попыталась протиснуться мимо, чтобы случайно не задеть Марата. И только в ванне, прижавшись к холодной двери спиной, я позволила себе выдохнуть. Оказалось невыносимо сложно - сдерживать то, с чем столкнулся впервые в жизни.

Мне стало не хватать прикосновений. Я жила с Маратом очень давно, и теперь могла с полной уверенностью заявить, что являюсь одной из немногих, кому выпала честь узнать его настоящего. Если вообще не единственная. И хотя мы много времени проводили вместе, много разговаривали и гуляли…я была лишена тактильных ощущений. Меня вообще в жизни мало касались. На улице - это вопрос доверия. Ты никого близко к себе не подпустишь просто так. В их мире…так получилось.

С Маратом…Мы ругались, дрались. Да. Но это не то. Меня никто не трогал. Не касался. Раньше я спокойно жила без этого, не обращая никакого внимания. Сейчас мне физически не хватало прикосновений. Обычных. И Марат, как единственный, с кем я общалась, меня не касался. Я поймала себя на том, что стараюсь ненароком его коснуться. Просто так. Например, забирая из его рук какую-то вещь, ручку или книгу. Или в магазине могу случайно прижаться к нему, вроде как пропуская кого-то вперед.

Я испытывала отвращение от собственного поведения. Твою мать, что я творю? Как голодная. Сама себе вру и лицемерю. Мне было противно. Я никогда так не поступала. Мне нравилось быть честной перед самой собой. Теперь все не так. Я сдерживалась, но через несколько дней наступала очередная ломка. Я с завистью смотрела на то, как Марат с сухим хлопком пожимает кому-то руку. У чечена были большие ладони с крупными длинными пальцами. Всегда теплые, почти горячие, с сухой кожей. Я хотела чувствовать эти ладони собственной кожей. И неосознанно все для этого делала.

Как-то мы гуляли в парке, был жаркий полдень. На Марате - тонкая майка и джинсы, на мне - короткий белый топ, еле прикрывающий пупок, и шорты. Обычная пара людей. Неожиданно сзади нас громко залаяла собака - хрипло, сильно. Так не могла лаять мелкая псинка. Я оглянулась и с ужасом увидела, как на нас несется черный ротвейлер, разбрызгивая в разные стороны вязкую слюну. Я не растерялась, испугалась, но не потеряла голову. И все равно специально прижалась спиной к груди Марата, почувствовала, как он обхватывает меня под грудью, поднимает в воздух и делает шаг в сторону, отходя с тропинки. Я развернулась в тесных объятиях, обхватила чечена за шею, поджала ноги и пристально начала следить за собакой. За ней вслед уже бежал запыхавшийся хозяин, воинственно трясущий поводком.

— Зачем таких монстров заводить?
– возмутилась я, по-прежнему вися на Марате. Я голой кожей чувствовала его руки, и у меня, наверное, случился тактильный шок. Это было так круто, что я была почти готова его поцеловать. Сама. Повернуть к нему лицо и прижаться губами к его губам. Что угодно, лишь бы не прерывать прикосновение.
– Это же четвероногий убийца.

— Откуда ты знаешь?
– улыбнулся Марат, и кивнул хозяину собаки, который сбивчиво извинялся за свое животное.
– Много таких видела?