Трудовые будни барышни-попаданки 2

— Вот и свиделись, Эмма Марковна, — поприветствовал меня Михаил Первый, ловко спрыгивая с подножки своего пропыленного экипажа. — А теперь буду премного благодарен, коль объясните, что же у вас приключилось и зачем вам доктор понадобился, который резать умеет? Из доклада вашего управляющего я ничего толком не понял, однако переполох этот малый устроил знатный. По городу метался, доктора искал. Заскочил в расположение полка, что в городе остановился. Повезло, что я его знаю, а то под арест отправил бы, а не я, так офицеры бы сами отделали. Это ж надо, чуть не штурмом лазарет решил в одиночку брать!

У меня аж руки опустились. То есть вместо хирурга Алексейка, уже мелькнувший во дворе позади исправниковской пролетки, привез мне полицейского? Да толку-то мне с него?! Демьяну же, снова застонавшему от боли в одной из чистых комнат, и того меньше…

Глава 30

И тут выяснилось, что в пролетке исправника наличествует еще одна персона, в состоянии чего-то среднего между пассажиром и грузом. Человек приподнялся, взялся за фуражку нетвердой рукой.

— С премногим, сударыня…

И сел обратно, да еще свесив голову за бортик.

— Аркадий Пахомович Пичугин, полковой лекарь, — представил его исправник. — Из мещанского сословия, с университетским прошлым, умом и трудом выслуживший чин, но уверенный, что на службе русского всегда немцы обойдут, и эту печаль постоянно запивающий доступными напитками. Я соблазнил его обещанием, что в вашем поместье водятся настойки, прежде им не пробованные, но Аркадий Пахомыч в радостном предвкушении по пути злоупотребил своим прежним запасом. Каюсь, не доглядел.

Аркадий Пахомыч кивнул, попытался покинуть пролетку, и опять неудачно.

— Человек ваш, — продолжил Михаил Первый, — хоть и трезвый, но клялся, что или с врачом вернется, который умеет больных людей резать, или в поместье больше не покажется. Тоже, между прочим, мое дело — беглого искать. На его счастье, с полковником я хоть третий день знаком, но подружились — выручил я Сергея Дмитриевича из мелкой неприятности… ну, или не из мелкой. Полку у нас еще два дня стоять, он лекаря отпустил. Так что же случилось?

Я взглянула на Аркадия Пахомовича. Другого подарка судьбы ожидать не следовало.

— Чемодан-то хирургический при нем?

— Обижаете, сударыня, — ответил лекарь почти трезвым голосом. — Как сабля при его благородии.

Приподнял, показал чемоданчик, даже сумел выйти из пролетки, но покачнулся и схватился за бортик. Свои лекарские принадлежности, впрочем, аккуратно поставил.

— Я вам все объясню, Михаил Федорович, — сказала я уверенным, почти командным тоном, — но сначала небольшая медицинская процедура. Разрешите подиктаторствовать?

Михаил Первый усмехнулся в усы и кивнул, а я принялась распоряжаться. Аркадий Пахомыч протестовал, обзывая моих людей «темными бестиями» и «дурными грубиянами», но это не помогло. Сначала отобрали чемоданчик, с обещанием сохранить и вернуть. Потом лекаря увели в баню и начали интенсивно протрезвлять. Среди проверенных веками средств был и предложенный мною нашатырь, оказавшийся едва ли не самым действенным лекарством.

Что же касается капитана-исправника, он был приглашен к ужину, где и услышал рассказ о происшествии, которое погнало Алексея в город. Мне кусок в горло не лез, и я рассказывала, почти не отвлекаясь на еду.

— Интересно, — сказал Михаил Федорович, кушавший с обычным своим аппетитом, — как же вы к человеку этому, дворовому, душой-то прилепились? В поместьях и детки барские, и жены-мужья помирают, не говоря уж о родителях, а чтоб за врачом послали — это редкость.

— Демьян хороший работник, — ответила я, — а главное, я, не зная, в чем заключается болезнь, обнадежила его родню. Люди надеются, что я помогу, а значит, я обязана помочь… Хотя бы попытаться помочь.

Думала, собеседник удивится. Но Михаил Первый взглянул на меня с пониманием.

— Сотник капернаумский, сиречь офицер римский, — заметил отец Даниил, присутствовавший на ужине, — к Спасителю послал, чтобы тот его слугу исцелил. Просил, чтобы Царь царей даровал здравие рабу.

— Да, был случай, — кивнул Михаил Федорович, — и хоть мои познания в медицине скудны, подозреваю, что при горячке в брюхе только чудо и спасет. Эх, Эмма Марковна, мне вас всегда навестить радостно, но сейчас немножко сожалею.

И я поняла, по тому и по глазам, что действительно сожалеет.

— Это почему? — спросила я.

— Потому как я лицо официальное. И дальше уж простите мой служебный цинизм — вот помер бы бедолага, как и все, кто от такой горячки помирает, записали бы в приходскую книгу, и все. Или лекарь бы приехал, стал бы его резать, да неудачно бы вышло. Мог бы потом сказать, что больной помер уже, я тело вскрывал. Да и вы вряд ли бы стали возражать — к чему человека губить.

Я кивнула. Будь сейчас в поместье царский лейб-медик, трезвый как стеклышко, такой исход операции все равно был возможен.

— А сейчас кроме лекаря здесь я, лицо официальное. У врача свои соображения могут быть, но Демьян — человек ваш, и окончательное решение за вами. Если что — мне протокол составлять о неудачной операции и ее последствиях.

— А если все хорошо будет, тоже протокол составите? — резко сказала я.

— Об удачном врачевании полицейских протоколов не составляют, так же как и о благочинном трактирном застолье, в котором без драки обошлось, — спокойно заметил Михаил Федорович и отхлебнул чаю. — Понимаю вас, Эмма Марковна, попали вы в историю. Впрочем, если врач, когда протрезвеет, резать откажется, а вы его уговаривать не будете, то тогда и протокола составлять не о чем.

— А он что, согласился по дороге? — спросила я.

— Не то чтобы согласился, но на каждые четыре версты пришлось по его словесному мемуару, как он резал при Бонапартовом нашествии и в походе заграничном. И резал, и сшивал, и чуть ли не ядра пушечные доставал из груди. Кто из пациентов жив остался — не уточнял.

Тут постучалась горничная Татьяна.

— Эмма Марковна, дохтор очнулся и спрашивает, где пациент.

Я заглянула в комнату к Демьяну. Лед подействовал: он спокойно спал, ровно дышал и казался почти здоровым, если бы я не знала про мину замедленного действия в животе несчастного.