Трудовые будни барышни-попаданки 3

Вот он тут, нахохлившийся, почти смешной, в пропыленном сюртуке, готовый к любому решению богини.

И вдруг я поняла, что делать.

— Эмма Марковна, виноват я… — прошептал Алексейка.

Я шагнула к нему, взяла за плечи, взглянула в глаза.

— Сердце мое занято, Алеша, — сказала я будто не слуге, а другу. — Я уже люблю и буду любить. Ничего бы у тебя не вышло.

На миг в глазах парня мелькнула печаль, но очень быстро сменилась искренним изумлением. А вот так. Не думал ни он, ни другой крепостной, что барыня может разговаривать с ним как с человеком, как с мужчиной из ровни.

И вот чудо — от такой мысли у него в глазах даже облегчение появилось. Будто спьяну похвалился на сосну залезть, а как протрезвел, так взглянул на голый ствол, испугался… и понял, что никто похвальбы не помнит.

— Вот так, Алеша, — грустно улыбнулась я. — А с тобой так поступлю. Сам понимаешь, по-прежнему быть не может. Люди не поймут. Успокоиться тебе надо простым средством: с глаз долой — из сердца вон. Поедешь из усадьбы, и управителем тебе тут более не бывать.

Алексей вздохнул и закашлялся — поперхнулся воздухом. Но все же выдержал удар и взглянул в понуром ожидании. Куда поехать? Да, я могу его и «под красную шапку» отдать за такое. И в Сибирь сослать без шуточек. Вовсе не вольным поселенцем, как можно бы подумать, а в самую настоящую каторгу.

Да только не буду я этого делать. Но и подле меня этому парню делать нечего. Кроме того, с доверием у нас нынче будет сложно. Подвел он меня и других людей. Тут даже влюбленность не оправдание, пусть и вляпался он, желая для меня же в будущем иметь хорошее содержание.

Я вдохнула, выдохнула и медленно заговорила:

— Хочу в Егорово полотняный завод завести. Там пока ни станка, как говорится, ни кудели. С пустого места надо это дело поднимать, трудненько придется. И проштрафиться покуда не на чем будет, ибо доходу еще несколько лет петух с колокольни не углядит. Вот и сделай так, чтобы те годы быстрее прошли. Любви промеж нас не получится, тут уж не обессудь, другая у меня судьба. Но ежели хочешь моим верным помощником остаться — старайся. И без обид — буду проверять.

Алексей только коротко кивнул, все еще глядя в пол.

А я перевела дух и продолжила совсем другим тоном, сухим и деловитым:

— Страда окончилась, а хлеба едва сам-два. И не только у нас. Так что цены нынче не чета прошлогодним. Мужички за картофельный припас на зиму с удовольствием поработают, здание построят. Машины я самолично заказала еще на ярмарке, по первопутку будут в село. Вместе с ними и мастер из немцев — баб обучать. Будешь над всем надзирать. Хоть разорвись, хоть ночей не спи, сам бревна на загривке таскай, а чтоб цех для станков и дом для мастера к сроку были. Из Егорова не выезжай дальше соседнего села, нужно чего — человека пришлешь. Если спросят: «Тебя в наказание туда отправили?» — можешь кивать, можешь молчать. Я сама ничего не скажу.

Алексейка слегка посветлел лицом, но продолжал тяжело дышать. Так и не мог понять — наказание это или амнистия. С глаз долой — да. Но ведь не на край света.

— Алеша, — так же тихо и проникновенно повторила я, — нужны мне хорошие ткани, и не только мне, людям нужны. Куда годится, баб да ребятишек в дерюгу рядим, а англичанам серебром за сукно платим. Так уж вышло, никому другому, кроме тебя, такое дело не поручить. Там ведь и сорганизовать народ, и наперед вовремя подумать надо. Тебе по силам эта работа. Отдохни сегодня с дороги, вина выпей. Ты же на ярмарке потрудился на славу, так что праздник этот — и твой тоже. А ошибка твоя, верю, не повторится. Сразу знай: коли ты мне честно, верой и правдой послужишь, быть тебе вольным безо всякого воровства. Слово в том тебе свое дворянское даю.

Парень глядел на меня, изумляясь с каждой секундой. Потом заплакал. Именно лил слезы, сдержанно и молча, не рыдал.

Потрогать бы, приобнять. Нет, это уже совсем сократить дистанцию. Я ему не подруга. И так вон надумал невесть чего. Еще решит, что не все потеряно.

— Понял, Алексей? — спросила я ровным тоном.

— Да, Эмма Марковна.

— И хорошо. Когда умоешься, приходи под шатер, угостишься.

Сказав это, я развернулась и ушла, не дав парню ответить.

Да уж, история — подарок на второй день рождения. Кстати, за год — первый случай. Не считая дяди-котика.

Еще недавно я задумалась бы о его помощи в нынешней непростой истории. Пусть хотя бы узнает, остались ли какие-то следы неудачного вояжа Алексейки в полицейских архивах.

Теперь не хотелось. И не только потому, что Миша — теперь мой Миша. Слишком был загадочен этот Михаил Второй. И если наши догадки верны, самое лучшее было забыть про него навсегда.

Вот только забудет ли он сам?

С такими мыслями я вернулась к всеобщему веселью. А с делами да убытками завтра стану считаться. Спиртовые денежки мне были нужны, это правда. Но и без них как-нибудь выгребем.

И муж, я уверена, мое решение одобрит. Хоть не любит он нечистых на руку людей, а тут наверняка войдет в положение. Уже вошел, коли прислал Алексея ко мне, не стал сам мозги вправлять. Он бы мог.

Глава 16

Интерлюдия 7

— Иван Генрихович, что за безумие замышляет лекарь Пичугин? Он собирается совершить полостную операцию, используя спиртовые пары для погружения человека в многочасовую бесчувственность? Я не исключаю, что он сам находится под спиртными парами, связанными с продолжительным внутренним употреблением.

— Франц Павлович, могу вас заверить: весь предыдущий месяц после приезда в Москву и в трудах в Военном госпитале Пичугин делал все, чтобы расстаться с прежней репутацией. Он объяснил мне, с каким трудом сумел добиться перевода в столичное военно-медицинское учреждение, и не намерен, как говорят русские, «пропить» этот успех. И по его словам, «не брал в рот ни капли».

— Иван Генрихович, почему же этот, как говорят, самородок в первый день попросил выдать на складе четверть спирта с таким странным обоснованием, что интендант выдал, лишь чтобы посмотреть на такое использование?

— Франц Павлович, не знаю, как интендант, а я регулярно наблюдаю Пичугина. Он и вправду погружает в спирт медицинские инструменты, а также протирает руки, когда осматривает больных и делает самые простые операции.

— Странная прихоть, свойственная человеку, внезапно отказавшемуся от алкоголизма. Быть может, он заменил вино опиумными вытяжками или другими средствами возбуждения мозга.

— Этого я не знаю, Франц Павлович. Известно мне, что в двух палатах, которые Пичугин курирует, смертность снизилась на треть. Сам не верил, пока не взял журналы, подсчитал. Так и есть.

— Откуда же эти революционные новации, Иван Генрихович?

— Лекарь Пичугин и не скрывает. Не так давно за чашкой чая — да, он и вправду решил забыть спиртное — он рассказал мне удивительную историю о том, как этим летом в Нижегородской губернии осуществил небывалую операцию по требованию некоей мелкопоместной дворянки госпожи Эмилии Шторм, вдовы гвардейского капитана. Она сама произвела эфирные пары, чтобы погрузить в сон своего мужика с воспалением в животе. Операция прошла успешно, и вдова подарила Пичугину это средство. Как сказал лекарь, они продолжают переписываться, и госпожа Шторм предлагает проекты удивительных машин, способных облегчить стирку госпитального белья.