Трудовые будни барышни-попаданки 5

– Объясни ей, что я не смогла заехать, что ее люблю, уважаю… милая, сама придумаешь.

«…что станет говорить княгиня Марья Алексевна?» Кому-то покажутся смешными огорчения Фамусова, но я понимаю его прекрасно. Как человек, которому иногда что-то нужно от такой престарелой и очень влиятельной княгини. Например, убедить племянника дать вольную лакею, что учился с барином и в шестнадцать лет понимает математику лучше выпускника университета. А племянник артачится. Найти добрые слова для тети – и человек спасен.

Так что, пока крепостное право не отменили, приходится лебезить перед такими вот ЛОМами – лидерами общественного мнения, Марьями Алексевнами.

Лизонька надула губки, показывая, что письмо-то напишет, но как ей неохота! Чтобы оттянуть начало постылой работы, еще раз взяла в руки отложенный конверт, со «знакомым» почерком, адресованный Соляному ведомству. Повертела в руках, пригляделась.

– Маменька, а на обороте карандашом Зефирка нарисована…

* * *

У родителей есть множество ограничений. Например, громко и грубо ругаться в присутствии детей. Даже по собственному адресу. Даже если это полностью заслужено.

Ну скажите, кто мешал мне повертеть злосчастный конверт хотя бы в Туле? Разглядеть подростковый почерк, пусть копирующий почерк отца, но все равно немного детский, неуверенный. И увидеть на другой стороне конверта вполне отчетливо прорисованную собаку, ту самую, что сейчас пыхтит у ног Лизоньки.

Значит, Степа писал под присмотром злых и опасных глаз. Потому-то оставил знак, ничего не говорящий надсмотрщику, зато понятный мне с первого взгляда. И мог ли подумать, что дура бросит взгляд лишь за триста верст от Москвы, когда повернуться и помчаться в Первопрестольную – отдельная история, на несколько дней пути.

Да и будет ли путь легким? Зимняя сказка закончилась этим вечером. Буря на душе удачно дополнялась метелью за окном. Причем тучи наползли с севера, оттуда, куда нам пришлось бы мчаться, если поддаться первому порыву.

Впереди самое неприятное. Прочитать письмо дочке, глядящей на меня с интересом и тоскливым страхом. Вопрос «что там?!» готов вырваться в любую секунду несдержанным криком.

«Эмма Марковна, надеюсь, это письмо в ваших руках. А если читает не Эмма Марковна, то немедленно доставьте это письмо в канцелярию губернатора, чтобы не соучаствовать в преступлении против государства…»

Я поняла, не по почерку, по стилю – писал Степа. Как всегда, продуманно и спокойно, не по годам. И почти без страха. Хотя прекрасно осознавал: если кто-то чужой вскрыл бы конверт и прочел письмо с таким содержанием, то никуда бы не понес, а расправился с автором – со Степой.

Молочный брат Лизоньки повествовал обстоятельно. Как однажды отец явился в их убогое жилье с корзиной почти забытой снеди и, пьяно улыбаясь, начал раздавать глиняные и деревянные игрушки Мишеньке и Эммочке – младшим братику и сестренке. Как хвастался, что в трактире «Канареечка» наконец-то встретил людей, восхитившихся его почерком и поручивших маленькую работу за большие деньги. Что работу выполнил тут же, в чистом кабинете трактира. Что жизнь пошла на лад.

На другой день Дмитрий пропал. Обычные поиски через дворников и квартального не помогли. А когда маменька собралась в приемную губернатора – все же супруга чиновника, имеющего личное дворянство, – пожаловали незваные и незнакомые гости на двух телегах. Пообещали отвезти к отцу. Эммочка испугалась грубого тона, заплакала. Маменьке велели заткнуть ей рот и пригрозили заткнуть и ей, если задаст хоть один вопрос.

Ехали по ночной темной Москве. Степе казалось, не на окраину, а в центр. Потом всем на головы накинули мешки, экипажи грохотали еще с полчаса и заехали в каменное подземелье. Куда – Степа так и не понял, только слышал днем колокольный звон, разных колоколов, больших и малых. А один звенел так мощно, что его не мог перезвонить ни один другой. Кроме того, иногда был слышен звук пилы.

Маменьку с детишками просто держали взаперти. Степку привели в кабинет с дневным светом и лампой, «вашей, Эмма Марковна». Тут же был папенька, бледный и трезвый, прикованный к стене и писавший под диктовку достаточно прилично одетого господина.

Степе предложили письменную работу. Он сказал, что это государственное преступление. Его отвели к братику-сестренке и перестали кормить. Их тоже, поэтому уже скоро Степа согласился.

Подробности о том, в какое преступление вовлекли Дмитрия и Степу, отсутствовали. Тем более Степан не писал, как смог передать письмо. Утверждал, что кормят хорошо, а жилье теплое. И лишь повторял, что участвует в противозаконном деянии и просит о помощи.

– Маменька, это всё? – нетерпеливо спросила Лизонька, вскакивая со стула. Будто надеялась, что к тексту прилагается обнадеживающий постскриптум.

– Всё, – спокойно ответила я.

– Мы должны немедленно вернуться! – спокойно произнесла Лизонька. Так спокойно, как приказывала остановиться, увидев из пролетки кошку такой худобы, что на нее не польстился бы голодный шакал. Между прочим, пролетка всегда останавливалась, но я уточняла, что дальнейшее попечение о животинке – подыскать хозяина, проследить за судьбой – исключительно на ней. Сама потом жалела – пару раз приходилось давать послабления-льготы дворовым, так как они теперь «за барынькиной котятой ухаживают».

Не то чтобы дочкина уверенность возобладала надо мной. Но в голове мгновенно сложился план. Люди и лошади устали, раньше утра в обратный путь не двинемся, с этим и Лиза согласна. До Тулы сутки; если вьюга в лицо, то до Москвы еще два дня минимум. Своего сыскного агентства у меня нет, придется ущедрить полицию… да и то кто знает, насколько злодеи пустили корни по вертикали. Пара дней на утомительные визиты к губернатору… в лучшем случае. Как бы не пришлось обихаживать условную Марью Алексеевну. Плод стараний – получить в распоряжение двух-трех чинов, чтобы рыли землю так, будто закопаны их многолетние взятки. В одночасье не нароют.

Выходит, я еду спасать Россию, но должна вернуться минимум на неделю, чтобы спасти Лушу со Степой? Выбор между двумя неизвестностями. Впрочем, в случае Луши шансов на удачу больше.

Все эти соображения промелькнули за секунду. А на вторую я обняла Лизоньку. Искренне, хотя и понимала – прием на грани запрещенного.

Дочка не вырывалась. Подождала и спокойно повторила:

– Мы должны вернуться и их найти.

Я села и показала дочери на соседний стул: садись, говорим на равных. Лизонька мотнула головой, но все же села.

– Найдем, спасем и увезем, – произнесла я, надеясь, что каждое слово звучит веско. Видимо, звучало недостаточно. Лизино личико сморщилось.

– Тогда поехали! – сказала она, но без абсолютной уверенности. Путешествуем не первый раз, знала, что лошадей мы не сменили – дали отдохнуть своим. Да и кучерам полезно спать лежа. – Поехали, когда Еремей скажет, – повторила дочка.

– Если бы мы узнали, что Луша и Степа заперты в амбаре в соседнем селе, мы бы уже туда мчались, – ответила я. – Но они в Москве, где – неизвестно. Это во-первых. Во-вторых… Ты помнишь правила помощи?