Труды и дни
Шрифт:
Домработница Вера пошла в военкомат и стала зенитчицей-слухачом, работала на звукоулавливателе на одном из рупоров установки, а после слухачом-корректором, соединявшим данные трёх других слухачей о приближающихся к Москве бомбардировщиках. Вера точно определяла направление движения и численность эскадрилий Юнкерсов за 15 и более километров до центра Москвы, так что у зенитчиков было целых четыре или пять минут, чтобы подготовить прожекторы и зенитные орудия к бою. Все три женщины, когда Веру отпускали домой, утром встречались часов в семь, завтракали или ужинали, это как посмотреть, и ложились спать до трёх часов дня, а к шести уже были каждая на своём месте: Аня в комендатуре театра на телефоне, Соня на станции метро Охотный ряд, а Вера на крыше гостиницы
В Быково-Ильинском в ноябре эвакуировали детский санаторий, и теперь на его месте был размещён госпиталь для выздоравливающих, куда поступила санитаркой домработница Дуся. Татьяна Ивановна с работы уволилась, и они с Василием Дмитриевичем, Федей и Боженой сидели дома. Тайное слушание детекторного приёмника они прекратили – детектор окончательно сломался, да и не стоило это развлечение возможных последствий. Теперь Василий Дмитриевич читал газеты и пересказывал их домашним, иногда ходил на станцию, узнавал там новости. Федины друзья уехали, кто в эвакуацию, кто в Москву. Федя занимался дома английским, французским и чешским языками, читал и ждал чего-то. В школе у него был немецкий, но его не хотелось учить, было какое-то отторжение. Отец приехал к ним туда ещё один раз, привёз консервы, кофе, шоколад, коньяк и копчёную колбасу. Он был мрачен, зол и как-то отчуждён. Появилась на пару дней Соня, её «подбросили» на грузовой машине, идущей в Рязань, потом «подхватили» на обратном пути. Электрички не ходили, все пути был забиты составами, эвакуация продолжалась.
Ночью выли сирены на аэродроме, грохотали зенитки, поднимались в воздух серебристые МиГи и переделанные под ночные истребители пикировщики Пе-2. Федя не спал, думал. Он хотел успеть на войн у, но ему ещё было всего 15 лет. Настроение было подавленным, вечерние разговоры за столом возникали и быстро гасли вместе с керосиновыми лампами – с электричеством были постоянно перебои.
Днём каждый день Федя и Василий Дмитриевич садились вместе, Федя читал сводки из газет, а дедушка втыкал булавки с флажками в разложенную на столе карту европейской части СССР.
– Немцы окружили нас под Вязьмой и идут на Калинин, в Москве началась эвакуация и объявлено осадное положение, – это было двадцатого октября. – На юге немцы в Брянске и подходят к Туле.
– Неужели возьмут Тулу? – Федя поглядел на деда.
– Тула – это Тула, её Деникин не смог взять в девятнадцатом. Плохо, что они прорвались в Донбасс и Крым. В Донбассе уголь, а в Севастополе флот.
– Севастополь им не взять.
– Будем надеяться, но пока всё к этому идёт. У них очень сильный наступательный потенциал, они прорывают наш фронт и пытаются окружать. Но это им потом самим дорого обернётся. Как там сказано про «дубину народной войны»?
– Дедушка, ты о чём? – удивлённо спросил Федя.
– В 1812 году мы готовились к войне с Наполеоном, причём готовились из рук вон плохо. И начали отступать до самой Москвы. А мы так устроены, что если враг подходит к Пскову, Смоленску или Новгороду, то народ просыпается и начинается другая война, наши солдаты за свою землю тогда насмерть стоят. А если мы воюем на чужой земле, то пока это сражается профессиональная армия, это все одобряют, как было во времена итальянского похода Суворова или во время освобождения Болгарии. А если приходится проводить мобилизацию, собирать миллионные армии из плохо обученных резервистов, то всё может обернуться очень плохо. Так было в Русско-японскую войну и в последнюю Германскую. Попробуй объясни простому солдату, зачем он должен погибать в Маньчжурии или в Галиции, проливать кровь за Порт-Артур, Мукден или даже за Варшаву с Ригой. Из-за этого обе наши революции и произошли. Мне рассказывал Масловский, как это было в феврале семнадцатого.
– Кто это Масловский?
– Один царский полковник, который при этом был в ЦеКа левых эсеров и возглавлял их военную организацию. Сейчас работает у Молотова.
– Неужели такое бывало, чтобы царский
полковник…, – удивился Федя.– Отчего нет, вот Ленин же был сыном действительного статского советника, то есть штатского генерала.
– Как ты?
– Ну да, только я по Министерству внутренних дел, а он по народному просвещению. Чего только не бывало тогда. Так вот, в феврале 17-го русская армия готовилась к наступлению на нескольких фронтах, а в казармах в Питере были резервисты, в госпиталях долечивались легко раненные, полным-полно было дезертиров. Никто не хотел воевать, даже казаки. Тут слухи пошли, что всех сейчас отправят в мясорубку на фронт. Вот и вспыхнуло восстание, причём совершенно неожиданно, сначала Волынский полк, потом другие полки, матросы в Кронштадте, присоединились рабочие и прочая публика, и пришёл конец Российской империи.
– Но потом был Октябрь, и большевики взяли власть, – Федя пристально смотрел на деда.
– Да, но это уже другая история, я сейчас не об этом. Вот представь себе, что в году пятнадцатом рухнул бы фронт: немцы подошли бы к Петрограду, взяли бы Минск и Смоленск, а австрийцы бы захватили Одессу и пошли на Киев и Севастополь. Вот тут бы начался совсем другой подъём, война бы сразу стала народной, и закончили бы мы её в Берлине и Вене. Думаю, что сейчас именно это и случится.
– Так ты думаешь, что эти поражения нам на пользу? – Федя удивлялся всё больше и больше.
– Я практически в этом уверен. Немцы растягивают свои войска, они занимают территорию, которую не могут контролировать, так было с ними в восемнадцатом году. Наше сопротивление всё усиливается и усиливается, а они всё слабеют, а в тылу у них партизаны и подпольщики. Их ждут сюрпризы.
Уже через месяц в конце ноября на карте стояли другие флажки.
– Немцы обходят Москву с Севера, они в Крюково и Дмитрове. Неужели возьмут Москву сходу, – Федя с ужасом думал о том, что в Москве мама и бабушка. Да и вообще, это же Москва, как её можно сдавать.
– Сходу не возьмут, будут бои за каждый дом или улицу. Я тоже думаю о наших там, о Соне и Ане. Мы так решили, если бои на севере начнутся, пусть уходят пешком, на попутках, как угодно в сторону Востока, но не к нам сюда, здесь немцы будут брать аэродром, и нам тоже придётся уходить, наверное, – дедушка Вася покачал головой. – Вот только куда, не ясно. Общее направление на Восток, а там как получится. Может, уедем с госпиталем, с Дусей.
В Москве военной
Настал декабрь. Немцы было уже вошли в подмосковные Химки, но иссякли, и началось наступление наших войск. Москву не сдали! И вот пришёл Новый 1942 год. Родичевы пили выданные москвичам к Новому году шампанское и водку с соседями, сидя в шубах и свитерах в дачном доме, настроение было приподнятым. Утром пошли гулять, был выходной, на улицах было много народу, люди радостно поздравляли друг друга. А ночью в Москве Соня и прибежавшая к ним ещё до комендантского часа Анна Владимировна радостно чокались шампанским с незнакомыми людьми на станции метро «Площадь Революции» прямо у ног бронзовой колхозницы.
Седьмого января 1942 года в Москве и области отменили осадное положение, и Родичевы, наконец-то перебрались в город. На даче выдерживать лютый холод стало трудно, дрова достать было проблемой, да и это было незачем. Но Дуся продолжала там жить и работать, так что дом остался под присмотром.
Школы в Москве в ту зиму так и не заработали, большая часть детей была эвакуирована на Восток. Не стало в Москве ни Лиды Иорданской, ни Андрея Сомова, ни Аллы. В здании их школы временно разместили призывной пункт, но с января там же находился и учебно-консультационный отдел для старших классов. Дети учились дома самостоятельно, а в такие пункты приходили только сдавать зачёты, получать задания и консультации. Федя решил начать заниматься и пройти за полгода всю программу восьмого класса. Это было совсем несложно, требования к ученикам предъявляли минимальные. В конце апреля он сдал все предметы и получил справку о готовности к учёбе в девятом классе.