Труды по россиеведению. Выпуск 6
Шрифт:
Эти строчки Маяковского помнятся со школьных лет. Он ошибся всего лишь немного. Оказалось: Семнадцатый. Однако по сути был прав, предчувствие не обмануло его.
Прошло сто лет. И вполне естественно спросить: «А похожа ли нынешняя Россия на ту, вековой давности?». Нет, конечно, нет. Ничего общего. Даже климат изменился. Хотя есть что-то неуловимо схожее с одной эпохой. Не событийно, в смысле – esprit. Начало 30-х годов ХХ в. Покончено с НЭПом, с каким-никаким разномыслием в правящей верхушке, взят курс на «построение» в одной отдельной стране, т.е. на самоизоляцию, не отменяющую, правда, практики вмешательства в мировые дела. Режим, сбросив с себя интернационалистский прикид, стремительно национализировался. К власти, оттесняя не вполне этнически русскую ленинскую гвардию, приходили коренные русаки. У них был свой вождь, они явились его прямыми назначенцами. Вдруг вспомнили про отечественную историю, нашли себе корни и основу, написали правильный учебник.
То есть начало 30-х – это и логическое продолжение и не менее логическое отрицание 20-х. Это рождение и становление «теории» и практики сталинизма. Того, что будет властвовать здесь до самой смерти Хозяина. Или до той самой поры, когда увидят свет нынешние начальники.
Юрий Тынянов говорил, что Пушкин погиб не от пули Дантеса, ему перестало хватать воздуха и он задохнулся. Бывают такие времена, когда действительно воздух куда-то уходит. В начале 30-х задохнулся Пастернак. Помню памятью ребенка начало 50-х. Тоже безвоздушье. Бродский говорил об опыте борьбы с удушьем.
А еще схожесть с эпохами, когда Россия самоопределялась. После Флорентийской унии и падения Константинополя на Москве решили, что они теперь единственные хранители истины аутентичного христианства (уже не «греческого», но своего – русского), единственные, кто противостоит «латине». И сегодня мы защищаем традиционные христианские ценности, от которых отказался Запад. Именно поэтому оппонируем ему. Или, как царь Николай I, видевший свою миссию в поддержании в России и Европе монархических, легалистских и легитимных основ, в противоборстве с безбожной революцией. Мы ведь сегодня тоже готовы помочь европейским борцам с однополыми браками и сторонниками бездуховных релятивистов. И потому протягиваем руку (в том числе и руку помощи) Марин Лё Пен и другим.
Конечно, нынешняя Россия не похожа на Московское царство середины XVII в. Но некоторые ситуации чуть ли не совпадают. Послушаем С.Ф. Платонова: «Из-за Малороссии Россия… втянулась в войну с Польшей. …Недостаток средств у правительства и плохое экономическое положение народа скоро дали себя знать. Правительству приходилось прибегать к экстренным сборам.., но и их не хватало, и правительство пробовало сокращать свои расходы. Однако видя, что все такие попытки далеко не удовлетворяют желаемой цели, оно попробовало извернуться из затруднительного положения, произвольно увеличивая ценность ходившей монеты. В то время своих золотых у нас еще не было, а в обращении были голландские и немецкие червонцы, причем голландский червонец имел ценность одного рубля, а серебряный ефимок (талер) ходил от 42 до 50 коп., и, перечеканивая его в русскую серебряную монету, правительство из ефимка чеканило 21 алтын и 2 деньги, т.е. около 64 коп., и таким образом на каждом ефимке выгадывало 15–20 коп.» 45 .
45
Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. – Петрозаводск: Фолиум, 1996. – С. 407.
Ну что ж, и «мы» из-за Малороссии (Украины) начали войну с Западом. Ведь в середине XVII в. Польша была единственным доступным Западом. Это не важно, что нынешняя война носит информационный, экономический, политический характер. Всё война. И сокращение правительственных расходов и взваливание бремени трудностей на население. Да, и в монетарных делах власть действует де-факто тем же методом. Кстати, и сегодня в нашем обращении тон задает не русская валюта. На смену голландским и немецким деньгам пришли евро и доллар. И также начальники пытаются выиграть на установлении искусственных курсов. Тогда в сторону завышения стоимости рубля, сегодня – на понижении. Но суть одна – заработать на монетарных манипуляциях. А не на увеличении производства и проведении адекватной социальной политики.
Если и дальше пытаться самоопределяться в русской исторической темпоральности, то, несомненно, мы вступаем во «время Карамзина».
Так 25 лет назад я назвал статью – предисловие к публиковавшейся мною в издательстве «Наука» «Записке о древней и новой России». Пытался объяснить, почему для нас так важен и актуален Николай Михайлович. – Но теперь я понимаю: время Карамзина пришло сегодня. Тогда его начали много печатать, в том числе и то, что советскому человеку было совершенно недоступно. Ныне же – 250 лет со дня рождения великого человека и 200 с момента выхода в свет первого тома «Истории государства Российского». Серьезные даты, значительные! Но не это самое важное. На дворе эпоха, созвучная его идеям.
Акме консерватизма: «Требуем более мудрости охранительной, нежели творческой» 46 ; «всякая новость в государственном порядке есть зло,
к коему надо прибегать только в необходимости» 47 ; «для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели дать им не вовремя свободу» 48 . Торжество трезвого реализма в международных отношениях – в 1815 г. он писал Александру I: «Вы думаете восстановить Польшу в ее целостности, действуя, как христианин, благодаря врагам. Государь! Вера христианская есть тайный союз человеческого сердца с Богом… Она выше земли и мира… Солнце течет и ныне по тем же законам, по коим текло до явления Христа-Спасителя; так и гражданские общества не переменили своих коренных уставов: все осталось как было на земле и как иначе быть не может» 49 . Смысл этого обращения заключался в следующем. Политика, и международная прежде всего, не подпадают под действие высшего нравственного закона. Здесь нет места для христианской морали и господствуют принципы Realpolitik.46
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. – М.: Наука, 1991. – С. 69.
47
Там же. – С. 74.
48
Там же.
49
Цит. по: Миллер О.Ф. Славянство и Европа. – СПб.: Тип. Благосветлова, 1887. – С. 274.
И самое главное – мы являемся свидетелями уверенного возвращения в нашу жизнь самодержавной власти, т.е. ничем не ограниченной власти одного. Карамзин полагал это важнейшим (из необходимых) условием успешного бытования России в истории. Самодержавие есть «палладиум России», утверждал он. Сейчас его время.
…Мы же скажем: сводить русскую историю к некоему вечному, аутентичному самодержавию – и методологическая, и нравственная ошибка. Карамзинская концепция выросла из летописных текстов, в которых прежде всего фиксировались деяния власти. Все же остальное во многом оставалось за их пределами – и, следовательно, за пределами его внимания. Несомненно, на него повлияли и работы немецких специалистов, призванных Екатериной составить русскую историю в самодержавно-романовском духе. Не забудем и то, что Карамзин был поздним современником передряг XVIII в.: дворцовые перевороты, пугачевщина, во всем неустойчивость и непредсказуемость. Ясно, что он хватался за самодержавие как за спасательный круг – никогда не подведет. Хотя этим, разумеется, не исчерпывается вся палитра политических воззрений Николая Михайловича. Она была шире, современнее и, если можно так сказать, качественнее.
Однако и сегодня, в период интенсивного «цезаризма», немногим удается избежать искушения самодержавством. Это, кстати, проявляется не только в неподдельной любви россиян к президенту, но и в искреннем сталинобесии нашего общества, и во вновь вспыхнувшем интересе к Ивану Грозному (ему уже и памятник ставят) и Петру Великому, в исторической реабилитации Николая I и Александра III. При одновременном, идущем от сердца презрении и ненависти к «оттепельным» фигурам и эпохам.
Свою задачу я вижу не в том, чтобы полемизировать с народной любовью или нелюбовью. Дело это бессмысленное. Сердцу ведь не прикажешь. Нет, мне хотелось бы показать, что в русской истории было и есть много чего несамодержавного, да и само самодержавие (в разных его временных вариантах) – штука сложная, противоречивая, не сводимая к какому-нибудь его идеальному типу.
Мне, конечно, напомнят, что все это хорошо известно. Так-то оно так. Но, думаю, время от времени необходимо говорить об этом. Особенно в эпохи массовидной любви к тому историческому явлению, которое Карамзин назвал «палладиумом России».
А еще я напомню «моим» напоминателям, что представители следующего за Николаем Михайловичем поколения подвергли ревизии его властецентричные воззрения. Никита Муравьев посмел утверждать, что история принадлежит не царям, а народам. Петр Чаадаев в письме своему парижскому корреспонденту графу де Сиркуру сообщал, что у нас в России все – плохое и хорошее – из православия. На десятилетие старше их Сергей Уваров свел карамзинское, муравьевское, чаадаевское в своей известной триаде – «Православие. Самодержавие. Народность». Ну, а потом пришли другие объяснители главного в русской истории – западники (юридическая школа), славянофилы (эдакое православное, соборное «гражданское общество») и т.д.
В связи с актуальностью карамзинско-самодержавной темы на ум приходит вот что.
У русской исторической науки, в целом великой и убедительной, есть одно, как мне кажется, «слабое» качество. Вся она настроена антибоярски, т.е. антиаристократично. Прошлое прочитывается с разных научных и идейных позиций, создана вполне стереоскопическая «картинка». Но через боярскую «призму» на нее не смотрели. Напротив, роль боярства в отечественной истории всегда трактуется с обвинительным уклоном. Даже такими учеными, как С.Ф. Платонов. А он был очень осторожен, точен, судил взвешенно и спокойно.