Трясина

Пана Крулевского назначили уездным комиссаром. Своих старшин в волостях ставят.

— И неужто они тут осядут на нашу голову? — со вздохом сказала бабка Наста.

Тоскливо было в хате деда Талаша.

Расставшись с Панасом, дед Талаш медленно побрел вдоль болота, прислушиваясь к многочисленным шорохам и голосам полесской ночи. Было немного боязно одному в темени и глуши леса, но топор за поясом придавал храбрости. Дед Талаш, вероятно, и сам бы не мог ответить, чего он больше страшился: нечистой силы, вера в которую еще тлела где-то в тайниках его души, лесного зверя или злоумышленника в образе легионера. Ночь, одиночество и страх натолкнули деда на мысль об оружии. Совсем иначе чувствовал бы он себя сейчас, если бы в его руках был надежный друг — хорошее ружье. У деда Талаша, признаться, ружье спрятано было как раз в лесу, вместе с боеприпасами: порохом, пистонами, дробью, пулями. Держать все это дома в такое беспокойное время не стоило. Знал дед Талаш, что в лесу спрятано много хорошего оружия. Могло наступить такое время, когда оно понадобится людям.

С такими мыслями подходил дед Талаш к заветному месту. Пришлось немало покружить, пока он нашел в темноте дуплистое дерево, которому доверил он своего старого друга.

Вытащил дед Талаш ружье из дупла, оглядел его, взвел курок, проверил: послужит еще верно старый товарищ его лесных походов! Надел через плечо охотничью кожаную сумку на широком ремне, достал коробку с порохом, насыпал в ствол, не скупясь, солидную порцию и туго забил его шомполом. Потом положил картечь; когда все было готово, насадил на курок пистон и уже более твердым и уверенным шагом направился в Макуши.

5

На подступах к Припяти отряды легионеров вынуждены были задержаться. Первые дни в этом районе шли жестокие бои. Учитывая важность позиций на Припяти, легионеры стремились форсировать ее, чтобы потом продолжать наступление против Красной Армии. Но все их попытки продвинуться вперед успеха не имели, и боевой пыл легионеров значительно остыл. Снега и морозы, неожиданно сковавшие Полесье, приостановили военные операции широкого масштаба. Противники подтягивали тылы и резервы, зорко следили друг за другом, укрепляли свои позиции, готовясь к предстоящей решительной схватке.

Значительная часть Полесья — почти вся Пинская и часть Речицкой и Мозырской областей — была оккупирована.

Коренной переворот произвели захватчики в этих областях. Из глубины веков воскресли давно забытые, стершиеся в памяти людей порядки, традиции и административный произвол старинной шляхты — они встали, словно призраки, чтобы нарушить жизнь рабочих и крестьян. Если что и сохранялось в памяти народа от похороненного, казалось, навеки, минувшего, то оно вызывало представление о черных днях ненавистного шляхетства, панства, крепостничества. Воеводства, старосты, войты, стражники — уже одни эти чуждые названия заставляли враждебно настораживаться. Но были и такие, кому оккупанты пришлись по душе.

Воспрянул духом Бусыга, словно выросли у него крылья. И поступь у него стала тверже, и голову он держал выше. Только иногда, особенно на первых порах, его охватывал страх, как бы снова не вернулись большевики. Но проходили дни за днями, большевики не возвращались, сомнения насчет долговечности власти захватчиков постепенно рассеивались в его душе, и перед глазами Василя все заманчивее рисовалось будущее. Его не смущали такие проявления произвола захватчиков, как расправа с крестьянами, участвовавшими в разделе помещичьей собственности. Василь с особенным удовольствием прикидывал в уме те перспективы, которые сулит ему власть оккупантов. Для него открывалась возможность значительно расширить хозяйство. Возникали различные планы увеличения своих земельных угодий. Благоприятствовало ему и то обстоятельство, что пана Крулевского назначили уездным комиссаром. И как это хорошо, что он, Василь Бусыга, умеет ладить с такими негодяями, как пан Крулевский.

Это навело его на мысль посетить пана Крулевского, приступившего к исполнению своих новых обязанностей. А сделать это Василю было нетрудно: разве не было подходящего повода для посещения уездного комиссара? Во-первых, надо урегулировать земельные дела — не бросать же их в том состоянии, в каком они остались после ухода большевиков? Да и в селе надо навести порядок. А проявить инициативу никогда не вредно.

Василь Бусыга аккуратно расчесал черную бороду, надел дубленый тулуп, хорошо пригнанный по фигуре, подпоясался широким, пышным кушаком, тщательно вытканным его женой Авгиней, женщиной видной и привлекательной. И когда Василь встал перед Авгиней, чтобы показаться ей во всем великолепии, она только и сказала:

— Ах, какой же ты щеголь!

Пан Крулевский сидел в своем кабинете, развалившись в широком мягком кресле. На столе, покрытом зеленым сукном, стояли письменный прибор и дорогие безделушки. Тут же лежали разные бумаги. На стене висели портреты генералов, напыщенных и строгих. Среди них бросался в глаза портрет бритого и коротко остриженного епископа со всеми атрибутами, положенными его сану. Василь, взглянув на него, подумал: «А зачем этот попал сюда?» Но вслух ничего не сказал: Василь был человек смекалистый, себе на уме. Центральное место на стене занимал портрет генерала, у которого были длинные, опущенные, как у моржа, усы. На груди у него красовалась выставка крестов и медалей.

И епископ, и все эти генералы, и стол с прибором придавали еще больше важности пану Крулевскому.

Василь Бусыга все это принял во внимание и приветствовал пана Крулевского с большей почтительностью, чем обычно.

Уездный «комиссар» еле кивнул головой:

— Что скажешь?

Пан Крулевский говорил теперь холодно, официально-начальническим тоном.

Василю Бусыге не приходилось раньше говорить с большими начальниками. До сих пор он имел дело только с волостными писарями, попами, урядниками, иногда с приставом. От них он заимствовал русские слова, хотя произносил их с полесским акцентом.

— Пришел я к господину пану-комиссару услышать о том, о сем… Мы сейчас живем, как горох при дороге, ничего не знаем, не ведаем.

Пан Крулевский взглянул на Василя. Хотел сделать замечание о его неважном произношении, но вместо этого спросил:

— А как относятся мужики к новой власти?

— Которые, прошу пана, зажиточные хозяева, те благодарят бога: порядок налаживается, можно будет спокойно жить и хозяйство вести.

— А остальные?

— Всякие, прошу пана, водятся… Да и трудно сказать. Пока близко начальства нет, некому интересоваться…

Василь Бусыга не высказал до конца свою мысль: инстинкт самосохранения подсказывал ему не тратить много слов. Намек насчет начальства был достаточно прозрачен — Василь был кандидатом в старшины. Но разговор на этом оборвался: во дворе послышался шум, раздались грубые окрики. Пан Крулевский встал и подошел к окну. Туда же повернул голову и Василь.

Двор заполнила толпа крестьян, большей частью молодых и средних лет, окруженная цепью легионеров. На них были лохматые шапки всевозможных форм и цветов, изношенные тулупы, черные грубошерстные куртки, свитки, и на ногах драные лапти с высоко навернутыми портянками. Кожаные и берестяные баулы на спине завершали их внешний вид. Лица у всех были замкнутые, хмурые, суровые. Не в меру усердные конвоиры наводили порядок в этой шумной и пестрой толпе, стараясь построить в ряды согнанных сюда неведомо откуда и за что людей, — ругались, толкали, грозили. Непривычные к таким строгостям, полные отвращения к казарменной муштре, полесские крестьяне возмущались, и на этой почве возникали бурные стычки.

— Чего толкаешься, панская подметка? Да я тебя так толкну — костей не соберешь!

Высокий, плечистый, жилистый парень сердито сдвинул брови, глаза злобно сверкнули на конвоира, толкнувшего его в спину. Легионер, заметив этот уничтожающий взгляд, трусливо отступил.

— Молчи, стервец! — крикнул он, отойдя подальше от разгневанного богатыря.

«Да это же Мартын Рыль!» Бусыга узнал худощавого, широкоплечего крестьянина из соседнего села Вепры, и по его телу пробежала дрожь. Но эта неожиданность его обрадовала.