Трюфельный пес королевы Джованны

– Косвенные свидетельства тоже нельзя сбрасывать со счетов! – согласилась Марина. – А еще интереснее было бы узнать, кто дал тебе эту наводку?

– Этого я сказать не могу, – твердо ответила Александра.

Собеседница кивнула, не делая попытки продолжить расспросы о личности заказчика. Щепетильность Александры на этот счет была известна всей Москве. Отойдя к плите, хозяйка поставила наконец на конфорку джезву с налитой водой и вновь повернулась.

– Манера исполнения, действительно, остро напоминает Ренессанс. Какая тонкая выдумка, ирония, смелая техника… Смотри, ведь это не штамп, не «модель собаки», а прямо-таки живая собака, унюхавшая трюфель! – Женщина восторженно указывала то на один, то на другой участок фотографии. – Гляди, как у нее на холке кожа сморщилась от возбуждения! Как задние ноги напряжены, она готова присесть, а передними начать копать… Жаль, всех деталей не рассмотреть, я убеждена, там множество очаровательных мелких подробностей! Если бы мне сказали, что это фото предмета из экспозиции музея, скажем, Дворца Питти – Музея серебра во Флоренции, я бы и сомневаться не стала, что пес прямиком оттуда. Ему самое место в коллекции Лоренцо Медичи. Но…

Марина внезапно замолчала, на ее лице мелькнула едва уловимая гримаса, не то сомнения, не то неприязни.

– Но?.. – с замиранием сердца спросила Александра, которую встревожила как высокая оценка фигуры на фотографии, так и эта загадочная гримаса собеседницы.

– Если тебе поручили найти этого пса, он находится не в музее, где о нем все бы знали, а в частной коллекции, где о нем никому ничего не известно. Во всяком случае, не известно мне! – тут же поправилась Марина. – Если бы он продавался, да еще в Москве, фотография давно бы везде засветилась. Это не серебряный рубль и не подстаканник. Давно бы зашумели. Все это значит, что он не продается. Либо его здесь нет, либо он так спрятан, что тебе никогда его не найти!

Отвернувшись к плите, она осторожно всыпала в закипевшую воду несколько ложек молотого кофе, размешала и сняла джезву с огня. Александра молча приняла чашку и, не сделав ни глотка, поставила ее на стол. Марина, нацедив себе кофе, присела напротив. Ее глаза влажно сияли – от душистого бодрящего пара, поднимавшегося над чашкой, от тайных мыслей, которые ее занимали. Теперь говорила она одна, подавленная слушательница отмалчивалась.

– А ты ждала, что я сразу скажу, где его купить, так, что ли? – Сдув пар, Марина осторожно сделала глоток. – Это вещь не рядовая… исключительная… Я бы только за право посмотреть заплатила деньги, как за билет в музей. Говорю тебе, ему место в Музее серебра во Флоренции. Если этот пес и в самом деле подлинный. Заметь, он должен быть внушительного размера! По фото точного масштаба не вычислить, но я предполагаю, в холке не менее двадцати пяти – тридцати сантиметров. Если это массив серебра, весит он немало! Впрочем, вещи из старинных дворцовых сервизов бывали и массивнее. Чего стоили чеканные блюда с позолотой времен правления Эдуарда Первого! Они ставились на носилки, которые несли на плечах четверо здоровенных слуг! На каждом блюде мог уместиться целый жареный кабан! А сервизы времен Карла Второго, под которыми подламывались ножки столов!

Марина вздохнула, переводя дух, ее затуманившиеся было глаза прояснились.

– Но в случае с этим псом речь идет о деликатесе, о лакомстве для гурманов. Возможно, блюдо готовилось и подавалось исключительно для этой самой загадочной королевы и для тех, кого она удостаивала угощением…

– Да мне-то не легче оттого, что в нем сервировался деликатес! – не выдержав, воскликнула Александра. – Мне бы знать, с чего начать, где искать этого пса! Общие фразы не помогут…

– Это так важно?

Простой вопрос был задан особенным тоном, художница сразу ощутила напряжение, маскируемое краткостью фразы. И ответила сдержанно, коря себя за вырвавшийся вскрик:

– Важно, но не для меня. Заказчик волнуется.

– Его можно понять, – кивнула Марина. – Но на его месте я бы не волновалась. Это все равно что в наши дни простому смертному всерьез переживать по поводу, полюбит ли его Мэрилин Монро. Во-первых, кто он и кто она? Во-вторых, ее давно на свете нет.

– Ты думаешь, этого пса не существует?

– Почему-то меня сразу посетила такая мысль, – призналась Марина, сделав последний глоток и рассеянно рассматривая осевшую на дне чашки кофейную гущу. – Я подумала, что ты идешь по ложному следу. Уж слишком эффектная цель… Уникальная вещь, о которой никто ничего не знает.

– Но фотография-то настоящая! – возразила Александра.

– Да, но каких лет? Ты обратила внимание, до чего она старая?

– Я решила, что это начало двадцатого века. – Произнеся эти слова, художница тут же поймала красноречивый взгляд приятельницы и спросила: – Ты думаешь иначе?

– «Начало» – понятие растяжимое, – заметила Марина. – Это могут быть и нулевые годы, как ты думаешь, и тридцатые… К чему склоняюсь я лично.

– Почему тридцатые? – удивилась Александра. – Из чего ты исходишь?

– Не из качества снимка, – улыбнулась Марина, – это, опять же, непостоянная величина. Снимали пса или в студии среднего разряда, или дома. Фото недостаточно четкое. Это снимок не для музея и не для альбома или журнала. Вот в этом я ручаюсь!

– Тогда почему…

– Обрати внимание на паспарту. – Марина кончиком ногтя тронула угол ветхого картона. – Этот лиловатый оттенок, очень характерный, и тиснение внизу. Букв нет, к сожалению, а то мы определили бы изготовителя. Но есть узоры. Видишь, можно еле различить тиснение… Дубовые листья в виде гирлянды.

Вглядевшись, Александра и сама рассмотрела то, чего до сих пор не замечала. Внизу листка полукругом тянулось тиснение, затертое, слабо различимое. Это и в самом деле были дубовые листья, как убедилась художница.

– Завидую твоему зрению, – пробормотала она, – хотя и на свое не жалуюсь.

– Это не зрение, а интуиция, – польщенно улыбнулась приятельница. – Я предположила, что дубовые листья там должны быть, как только увидела лиловатый паспарту. И поэтому смогла рассмотреть тиснение.

– Тебе знаком этот вид паспарту?

– Представь, да! Это листок из альбома, которые выпускались на территории Германии с конца двадцатых годов вплоть до второй мировой войны. Так что, когда сделана фотография, судить не берусь, а вот наклеена она была не позже тридцать девятого года.

Александра привыкла к тому, что Марина, помимо знаний о серебре, в котором разбиралась досконально, владела массой случайных и подчас очень редкостных сведений в других областях коллекционирования. И все же художница молчаливо удивлялась.

Марина, явно ожидавшая восторженной реакции и не дождавшаяся ее, была заметно разочарована. Александра опомнилась и поспешила поблагодарить хозяйку за ценную информацию, но момент был упущен, и Марина обиделась. Характер у нее был непростой, «рваный», как про себя выражалась Александра, устававшая от перепадов настроения своей знакомой не меньше, чем от малоприятного тембра ее голоса. Марина была порой сама услужливость и бескорыстие, помогала советом и делом, удачно шутила и умела оценить чужую шутку… И вдруг мрачнела, превращалась в угрюмого мизантропа, которому ничто не мило, обижалась на невинное замечание, даже на молчание, как сейчас.

– Да что там, пустяки, – отрывисто произнесла она. – Это тебе кто угодно мог бы сказать.

– Нет, не кто угодно! – настаивала Александра, которой очень не хотелось портить отношения со старой знакомой. – Да я и не поверила бы на слово кому угодно!

– А мне веришь?

– Безусловно!

– Ну и зря! Я, как все смертные, могу ошибиться!

Александра мысленно подбирала слова, которые могли бы успокоить обиженную собеседницу, попутно проклиная строптивый нрав Марины. Но изощряться в смиреннословии ей не пришлось. В комнате зазвонил телефон, и хозяйка вышла.