Трюкач

И чтоб – никуда, понял?! Нет, ты понял, нет?!.

Понял. Повторяю: понял… нет!

И вот он здесь.

Здесь, в Питере, в комнате Гургена. И он же, Ломакин, в Баку – для всех и каждого, кроме самого Гургена. Если ни с того ни с сего заинтересуются неуточненные специалисты под чутким руководством Слоя. РАЗУМЕЕТСЯ, Слой понятия не имеет ни о каких специалистах. РАЗУМЕЕТСЯ, Слой безвинный глава фирмы, производящей хорошее впечатление. (Да-а, впечатлительные Кудимов, Костанда, Гавриш могли бы порассказать! Нет, не могли, а – могут! И с ними Ломакин еще пообщается!).

Так вот, если заинтересуются, то Ломакин – в Баку. Он и ключ соседям оставил – коллекцию кактусов поливать, Очень спешил. Куда-куда! На самолет! Он и регистрацию пассажиров прошел. Уточняйте – убеждайтесь: Ломакин Виктор Алескерович вылетел рейсом Санкт-Петербург – Баку. Да, вчера.

Ностальгия, знаете ли. Там каждый камень Ломакина знает, а тут время складывать камни. А через недельку – время платить. Может, он как раз и вылетел, чтобы с шапкой по кругу пройти среди своих… этих… мафиози. Время, мол, такое, братцы – азербайджанцы, – время складывать камни (драгоценные, драгоценные!)… сюда-сюда, в кейс! А то у меня, у правой руки, через недельку – время платить.

Я в Баку, Слой, в Баку. И… не бойся, я с тобой, Слой, в Питере. М-мда, Не бойся, я с тобой – шестнадцатая картина Ломакина и первый азербайджанский боевик на пристойном уровне. Иллюзия, обилие трюков при почти полном их отсутствии, конники, каратэ, падения с крепостных стен, фехтование… Зато Юрик Гусман осуществил свою мечту. Хочу снять фильм, чтобы и ковбои, и сэнсеи, и метания ножей, и муэдзины – и все на Агапероне! Такой… бред собачий, но логичный!. И получилось, в общем-то. И даже не бред. Хотя только и слышно было на площадке гасмановское: Сейчас застрелюсь или убью!. Нет застрелился, не убия. И зритель проглотил, не поперхнувшись: боевик! А то сути, щадящий режим для каскадеров. Во-во: больше продукции, лучшего качества и – с меньшими затратами! Один Мухтарбаев и сделал погоду, хотя тоже ничего особенного не делал, разве – свои цирковые номера. На него-то вся группа и играла. Специфика.

Здесь же и сейчас – иная специфика. Лечь на топчаны, затаиться, умереть для Слоя, но оживленно рыть яму для того же Слоя. Для Солоненко Евгения Павловича, гендиректора «Ауры плюс».

Как? Думать, Ломакин, думать. И надумал. Осенило после гнусавого звонка рыночных армян, говорите? Где у меня Гурген? Осенило на первобытном уровне. Типа: слышь, друг-армянин, мне какие-то неуточненные грозят армянами!

Гурген! Ты сейчас как?

Как-как! Какэт кэра!

Аналогично! Да уж, он, Ломакин, тоже какэт кэрум, то бишь дерьмо кушает.

Приходи. Вместе похлебаем. За компанию вкусней. Ты далеко?

Двадцать минут. А что?

– Выйду пока, возьму.

Не стоит. РАЗГОВОР есть.

A-а… Тогда три возьму!

Судя по теперешней опухшей ломакинской физиономии, Гурген взял не три, а все пять, а то и шесть… семь-восемь…

Что мрачный, Алескерыч?! Неприятности в личной жизни, да?!

– Да. У меня канализацию прорвало…

Понятно! К бабке не ходи – отечественная классическая трагикомедия: НЕГДЕ.

Ломакин и пришел не к бабке, Ломакин и пришел к Гургену. Тому понятно – и нечего про канализацию заливать!

Канализацию действительно, прорвало, если можно так выразиться. Дерьмо хлынуло бурным потоком. Сиди в дерьме, Ломакин, и не чирикай. Ах, рискнул чирикнуть? И даже клюнул? Теперь смиренно жди- дожидайся, когда откусят высунувшуюся головенку.

Ждать и догонять хуже нет. Лучше тогда не ждать, прихлебывая замечательный продукт жизнедеятельности, а… догонять. Для чего и нужен прежде всего Гурген Мерджанян. Не столько сам Гурген, сколько его комната. Он, Ломакин, и пришел к Гогену. Чтобы догнать и перегнать господина Солоненко Евгения Павловича. Осилишь, Ломакин? Догонишь? Перегонишь? Что ж, как говорят на родине предков: Баджарана джан гурбан! Если осилишь. Учитывая: до сегодняшнего дня ты, Ломакин, был, как говорят все на той же родине предков, натуральный стопроцентный ограш. В глазах Слоя-Солоненко, в глазах коньсильоре Тима, в глазах… специалистов различного профиля. Только в собственных глазах, в зеркале герой-каскадер, которому по силам постановка лучшей фильмы, двухсерийного «Часа червей».

Мудак, Ломакин! Нет. Ограш, Ломакин! Экспрессивная насыщенность ограша несравнима с русскоязычным мудаком. Хотя…

Есть мудак. Есть полный мудак. И, наконец, есть ну, по-о-олный муд-дак!. Последнее и соответствует ограшу.

Не будь, Ломакин, ограшем, не будь! И баджарана джан гурбан. К слову, перевод, казалось бы, несложен: можешь – делай!. Несложен и неточен. По экспрессии – сопоставим с парой мудак – ограш. Значит, м-м-мо-о-жеш-ш-шь?!! Делай, делай!!!

Баджарана джан гурбан… ограш.

КАДР – 2

Жиллет – лучше для мужчины нет! – продолжил телевизор, покончив с маньяком-убийцей, труднопредсказуемо поступавшим с женщинами.

Олд спайс – для сильных духом мужчин, любящих приключения! – продолжил телевизор.

Взяли моду гонять одну и ту же рекламу! Х-хал- тура! Глаза бы не смотрели!

Глаза и не смотрели – телевизор с экраном в спичечный коробок воспринимался только ушами. А глаза Ломакина смотрели на Ломакина, на отражение Ломакина. Брился. Не Жиллетом, но голландским Шиком – наследием Гургена Мерджаняна.

Рожа жарила пожаром. Отвыкла. Бороденке – полгода. По сценарию «Часа червей» – он носил Чернышевскую бороденку. Чтоб сойти для террористов за умствующего ботаника, чтоб не шлепнули в первую очередь, почуяв реальную угрозу. «Час червей». Теперь иной час – час бубны. И – пожалте бриться. Надо. Момент такой. Борода и усы радикально меняют внешность. Отсутствие бороды и усов – в той же мере. Ломакин – теперь по документам Мерджанян. И хоть внешне он, Ломакин, весьма условный Мерджанян, зато безусловный НЕ Ломакин. Пожалте бриться!

Однако очень удачно, что на лице растут вторичные, а не первичные половые признаки! Иначе бриться было бы просто невыносимо больно!

Рожа цвета бордо. Прилив крови. Много крови, много песен! Нет, явно не три взял вчера Гурген. Или три? Выпало из сознания. Тогда точно – три, минимум. Если бы две, Ломакин помнил бы. Так что – три… четыре… пять. Вышел погулять. Гурген Мерджанян вышел погулять – на недельку, в Баку. Ему это неотложно нужно, потому он – в Баку. И паспорт при себе, читайте-читайте: Ломакин Виктор Алескерович. Сличайте-сличайте! A-а, была охота! Проходи!… Охота… была. В Баку. На мерджанянов-саркисянов- исаакянов-тосепянов. Но с той поры и пыл охотничий поугас, и по паспорту опять же – Ломакин, да еще и АЛЕСКЕРОВИЧ. Хош гядьмишсиниз! В смысле, добро пожаловать! Ломакин пока побудет Мерджаданом по месту прописки Мерджаняна же. Он и есть он. И паспорт при себе, читайте-читайте: Мерджанян Гурген Джамалович. И прописан тут…

Тут… Великовозрастная комната, старый фонд. Пустовато, да. Топчан, шкаф-ампир, три убогих стула, печь-голландка с изразцами. Все возможное вынесено и перевезено куда подальше в какие-нибудь долгоозерные новостройки. Странное дело, шкаф оставили новому жильцу Мерджаняну! Грандиозный шкаф. Пустой. Или потому и оставили – грандиозный… При современных потолках – 240-270 см – эдакое натурально-деревянное вместилище на полметра всяко превосходит любой современный потолок. Или просто возни с ним много – пробовали кантовать, сдвинули от стены на шаг и плюнули: себе дороже! Еще холодильник Морозко – то уже привнесенный Гургеном самолично. Обживаться надо.