Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Тумак Фортуны или Услуга за услугу
Шрифт:

Светка обиженно поджала губы и выскочила из комнаты. А через полчаса появилась вновь. С гордым, каменно-официальным лицом, с рентгеном вместо глаз.

— Только честно, без балды: завел кого-нибудь, на стороне?

До меня не сразу дошло, чего она от меня хочет. А когда, наконец, доперло, то взбеленился я не на шутку.

— Дура! — рявкнул я.

Она пулей вылетела на кухню.

Надо же такое отмочить! Дура и есть дура. Такая чушь могла прийти в голову только бабе. Вот она, женская логика, лишь одно на уме: как бы мужичка ее кто не увел. Не знаю, но мне почему-то стало легче. Как-то даже отлегло от сердца, камень словно с души свалился. Я даже рассмеялся внутри себя — так, чтобы эта сумасбродка

Светка не услышала. На судьбину свою горемычную с другого бока взглянул. Ну и что, кумекаю, тут такого? Ведь есть же, наверное, такие люди-феномены, которые капли в рот не берут — и ничего, живут, копошатся, житуху свою планируют, идут себе семимильными шагами к светлому будущему. Да и плюсы здесь имеются немалые: башка по утрам с похмелюги не трещит, экономия, опять-таки, внутрисемейного бюджета. В конце концов, живут же люди с одной ногой, и даже совсем без ног — и ничего, не тонут в этом дерьме, барахтаются, ищут свой смысл в жизни. Тоскливо, конечно, ощущать свою неполноценность, безногость свою убогую, однако зачем же комплексовать? Если же откровенно, без лабуды, то ноги-то отрезанные уж точно никогда не вырастут, а вот напасть моя, будь она неладна, может, потихоньку-то и рассосется, рассеется. Глядишь, и снова в свою колею войду

— рожу от спиртного воротить не буду.

А Светку обидел я зря. Зря, зря я шуганул свою женушку. Она, может, как лучше хотела, за мужика своего, можно сказать, переживает, вот и стопарик, в кои-то века, предложила, а я ее, ненаглядную, взял, да мордой об стол: сиди, мол, и не рыпайся. Нет, нужно восстанавливать статус кво, и немедленно.

— Свет, а Свет! — гаркнул я на всю квартиру. — Подь сюда, разговор имеется.

Светка выдержала подобающую случаю паузу: не слишком короткую, чтобы не умалить чувство собственного достоинства в глазах мужа, и не слишком длинную, чтобы не заставлять меня ждать сверх меры — и, гордая, неприступная, высоко вздернув свой носик-маклевку, выплыла из кухни. Ни дать, ни взять, королева английская!

— Свет, не сердись, это я сдуру полкана спустил, — повел я свою дипломатию. — Понимаешь, с башкой у меня что-то стряслось: не могу пить, и все тут! Тошнит меня от водки, понимаешь, худо мне. Вот и осерчал малость. Извини, а?

Светка, услыхав мою исповедь, заметно оттаяла.

— Что, сразу сказать не мог? — проворчала она беззлобно и внезапно улыбнулась. — Так-таки и не можешь? Совсем, ни капельки?

Нет, она не злорадствовала, не торжествовала, напротив, в голосе Светки уловил я что-то похожее на сочувствие, даже жалость. Я развел руками.

— Не могу, Свет. Ну вот хоть тресни!

Она подошла ко мне и погладила по голове, как маленького ребенка. Я даже опешил поначалу, а потом в носу у меня вдруг защекотало, в глазах защипало, к горлу подступил какой-то противный комок. Не хватало еще только разрыдаться на плече у любимой женушки!

— Ничего, Вась, ничего, — мурлыкала она, — оклемаешься, очухаешься. Все пройдет, вот увидишь. В конце концов, живут же люди без водки, и ничего, в петлю не лезут.

Ну прямо-таки мои мысли читает, во дает! Нет, что ни говори, а Светка у меня просто золото, душу мою насквозь видит, даром что баба! Ни на что ее не променяю, даже на водку, будь она трижды проклята… водка, то есть. Ни на что и ни за что.

Спать я улегся умиротворенным и успокоенным, хотя, чего уж греха таить, кошки на душе скребли. И еще как скребли, ого-го! Убогость свою даже во сне, подсознательно, ощущал.

Наутро, со сметенными чувствами, попилил я на работу. Не до конца, видать, Светка меня излечила, не до конца. Но тут уж ничего не поделаешь, придется самолечением заняться, очередной сеанс психотерапии самому над собой устраивать. А там — как карты лягут.

Колян набросился на меня,

как баран на новые ворота. Его всего аж распирало от нетерпения и любопытства.

— Ну как?

— А никак, — отвечаю мрачно. — Облевал я твоего уникума. Всего, от головы до пят. До сих пор, поди, отмывается, придурок.

Тут даже видавшего виды Коляна проняло. Вытаращив глаза, он приглушенно вопросил:

— Ты? Самого Сковородкина? Врешь! Как же это тебя угораздило, а, Василь Петрович?

Я ему все и рассказал. Он вдруг побагровел, набычился, надул щеки — и взорвался оглушительным хохотом.

— Ну, уморил! — ржал он, колотясь в приступе идиотского смеха. — Прямо-таки в самую рожу? А? Ха-ха-ха!.. Молоток, Васька! Умыл, умыл-таки!

Я молча, с досадой, наблюдал, как от души веселится наш бессменный бригадир.

Наконец Колян сумел совладать с приступом, смех его потихоньку иссяк.

— М-да… жаль, конечно, что все так обернулось. Возлагал я на Сковородкина надежды немалые, а оно вон как вышло. И что же ты, Василь Петрович, намерен теперь делать?

Я махнул рукой.

— А ничего. Жить как жил, а там видно будет. Только ни к Сковородкиным, ни к Чайниковым, ни к Самоваровым всяким я больше не ездок. Довольно с меня, баста. Этому твоему гению, к примеру, самому место в психушке.

Колян кивнул.

— Ладно, Васька, иди работай. Может, и правда рассосется…

Я пожал плечами и потопал к своему станку.

Где-то ближе к обеду я стал замечать, что народец наш как-то странно на меня косится, шушукается, пальцами своими немытыми в персону мою тычет, однако подходить не подходит. Словно стена Берлинская между нами возникла, железный занавес: по ту сторону они, нормальные, а по сю — я, трезвенник-психопат, со сдвигом в мозгах и крышей набекрень. Однако после обеденного перерыва стена рухнула, и первым, кто пробил в ней брешь, оказался потомственный пролетарий Григорич.

— Слышь, Васька, — осторожно подкатил он ко мне, — сховай десятку, а то баба моя все одно найдет. Каюк тогда заначке. Нашим-то козлам безрогим я доверить не могу, враз пропьют, а тебе можно. А, Вась, сховаешь?

— Ладно, давай, — буркнул я, пряча купюру в карман. — А не боишься, что спущу твой чирик-то?

Григорич оскалился.

— Не-е, не боюсь. Ты теперь мужик надежный, на пропой не потратишь.

— Ну как знаешь…

Григорич отвалил, а меня вдруг досада взяла несусветная. Ну что за житуха, а? вроде как евнухом себя ощущаешь: сунули как бы в самый что ни на есть гарем — и оставили. Все равно, мол, от тебя проку как от козла молока, так что сиди, импотент, и охраняй наших баб.

В смысле, бабки.

Григорич оказался не единственным, кто подвалил ко мне в этот день со своею заначкой. Еще корешей пять сдали мне на хранение кровно заработанные, утаенные от семьи деньжата: кто чирик, кто два, а кто и полтинник приволок. Я на все махнул рукой и безропотно брал их трудовые, не учтенные женами, сбережения. Пущай, думаю, несут, мне что, жалко, что ли? Последним вразвалочку подкатил Вовка-прессовщик и принялся подле меня смущенно сопеть и переминаться с ноги на ногу.

— Ну чего мнешься, как сирота казанская? — говорю я ему. — Давай, что ли, бабки, схороню.

Он вынул чирик, но расставаться с ним не спешил.

— Понимаешь, Василь Петрович… — начал он, — тут такое дело…

— Выкладывай, не томи, — напер я на него.

— Словом, — решился он наконец, — сховай этот чирик, но мне не отдавай, до Восьмого марта. Даже если умолять тебя буду, на коленях — так ты ни-ни. Понял? Все одно пропью. А, Вась, сделаешь? Попридержишь у себя десятку?

— Отчего ж не сделать — сделаю, — пожал я плечами. — Только не въеду я что-то. Не один ли хрен, когда ее пропить — сейчас или через пару недель? Так и так на пропой пойдет.

Поделиться с друзьями: