Туман над Токио
Шрифт:
Гематома на голени мамы так и не заживала. Я возила её в клинику, где ей прописали разные мази, примочки, таблетки, в том числе и лекарство, разжижающее кровь. Был риск того, что сгусток крови, тромб, из гематомы может оторваться и закупорить сердечную артерию.
Не помню, что я делала в гостиной, сидя в кресле напротив горшка с ухоженной дифенбахией, стоящей на ажурной подставке для цветов. То ли склонилась над книгой, то ли штопала купальник… Слышала, как через гостиную в спальню проходила мама. И дифенбахия вдруг дифенбабахнулась с подставки, а земля из горшка рассыпалась по ковру. Мама виновато засуетилась, оправдываясь, что даже близко не подходила к растению. Ворча, я собрала руками землю и прочистила ковёр. Дифенбахию водрузили на прежнее место, тщательно проверив устойчивость
Чуть позже мама проходила мимо меня и дифенбахии, чтобы включить телевизор, старательно обходя ажурную подставку, насколько это ей позволяла полнота и стоящий напротив сервант с посудой. Горшок упал вновь. И опять ковёр превратился во вспаханную целину.
Мама и я были на грани слёз. Мама – потому что была суеверной, и сырая земля пугала её. Я суеверной не была. Просто не хотелось ещё раз сгребать в кучу и утрамбовывать землю в горшке. Погружать руки во влажную почвосмесь, где наверняка водились сороконожки и червяки, крайне неприятно. Да и ковёр, по всей видимости, придётся отдать в химчистку.
В конце августа рано утром мама разбудила меня криками:
– Лара, быстро! Звонок из Японии! Я ничего не понимаю! Слышу только: «Госпожа Аш!»
Звонила секретарь агентства «NICE». Она торжественно объявила о том, что продюсер «Камелии на снегу» господин Накамура утвердил меня на роль английской леди. Мой компас прекрасно сработал даже спросонья, и, прочистив горло, я рассыпалась благодарностями за оказанную мне милость, отвешивая, по инерции, поклоны… телефонному аппарату.
Мама, застыв, наблюдала.
Секретарша наказала мне связаться с агентством сразу же по возвращении в Японию, в начале сентября.
Честно говоря, я уже и не знала, радоваться мне утверждению на роль, или нет. Дело в том, что кончина папы нанесла удар по моим планам в артистической карьере. А чувство вины перед ним за то роковое опоздание ровно на один день дало увесистую оплеуху захватывающим дух амбициям, сорвало венчик славы над моей головой, превращая его в терновый венец, вонзающий колючки мне в лоб и в виски, до жгучей боли, до крови.
Та безысходность, охватившая меня во время траура по папе, как тяжёлая ноша, легла на плечи, сбросила с заоблачных высей актёрской глории, пригвоздила к земле. Бессилие что-либо изменить, вернуть папу, доводило меня порой до бешенства. Я бунтовала против ярких солнечных дней, которые слепили мне глаза, и в ярости задёргивала шторы. Музыка, гвалт телевизионных программ, веселье соседей по поводу дня рождения или бракосочетания резали слух, и я затыкала уши смоченной в воде ватой. Приходили знакомые, соболезновали, но я чувствовала в их голосах фальшь, поскольку все они осуждали отца за его хаотичную, неправильную, по их словам, жизнь. Тётя Регина даже посмела успокоить меня следующими словами: «Перестань горевать, кончина папы – это ведь не кончина мамы!» Я с тревогой взглянула на маму. Нет, она не услышала. Она обсуждала по телефону с третьей женой папы меню на поминальный обед «сорока дней».
Просыпаясь утром, я больше не слышала пения птиц. Их, видимо, истребил какой-то вирус, и они навсегда исчезли с лица земли, сделав флору и фауну безжизненной.
Смазывая лечебной мазью гематому на голени, мама вспоминала и хорошее и плохое в их супружеской жизни с папой. Я интуитивно чувствовала, что она всё ещё не простила его за их развод, за тех женщин, с которыми он ей изменял, за жестокое обращение с родными детьми. Я понимала маму, но молчала, потому что забыла всё плохое и помнила только хорошее. Меня волновало другое. Назвавшись в Осаке груздем – я должна была лезть в кузов, и на три месяца спектаклей не иметь личных обстоятельств. Но незаживающая уже два месяца гематома на голени мамы угрожала бедами, и я решила предупредить её, чтобы она больше не залезала на табурет и не падала, потому что перелом шейки бедра может стать роковым для человека пенсионного возраста. Но говорить мне надо было намёками, «на прямоту» я высказываний не делала.
– Будь предельно осторожна
в эти три месяца, потому что если что случится с ногой или… ну… то сразу приехать я не смогу, – уклончиво объяснила я маме.– Нет, и на табурет лезть не буду, и с лестницы в подъезде не свалюсь. Не волнуйся, ног не переломаю. А если что-то достать из верхних шкафов, то попрошу Игоря, – напрямую, без обиняков, успокоила меня мама. А Игорь – это был сын тёти Регины со второго этажа.
Из Тохоку нам часто звонил для поддержки верный друг и джентльмен Огава-сенсей. Он был также моим советчиком по делам женским и разным. Придя однажды на консультацию к Огава-сенсею, я оказалась в плену эрудиции, профессионализма и шарма немолодого гинеколога. Кроме того, он был очень симпатичен моей маме, потому что как-то раз, когда она гостила в Японии, он признался, что если бы не был женат, то обязательно женился бы на ней. О, этим он навсегда покорил истерзанное изменами сердце мамы!
За свою долгую медицинскую практику Огава-сенсей помог родиться десяткам тысяч младенцев, ни разу не совершив врачебной ошибки. С первого осмотра, усадив пациентку в гинекологическое кресло, сенсей уже знал о её личной жизни всё. С помощью зеркала Куско [11] он раскрывал «внутренний мир» женщины, и по нему, как хиромант по руке, исследующий линию любви, линию чувственности, пояс Венеры, холм Аполлона, большой треугольник, гинеколог прослеживал жизненный путь и сердечные неурядицы пациентки.
11
Зеркало Куско – в гинекологии медицинский инструмент, применяемый при профилактических осмотрах и при проведении небольших хирургических операций.
Я уважала Огава-сенсея и за то, что он владел недоступной мне жуткой тайной, знал то, чего не знала о себе самой я. Тайной «большого треугольника». Сидя в баре за бокалом вина, я шутливо пытала Огава-сенсея:
– Ну и как там у меня с линией любви, холмом Аполлона, поясом Венеры?
Властелин треугольников однозначно отвечал:
– Красавица.
– А у госпожи К.? – не унималась я, имея в виду знаменитую японскую актрису, приезжавшую к нему на консультации из Токио.
– Это врачебная тайна.
Лишь только пациентка входила в его кабинет для профилактического осмотра на предмет выявления онкологических заболеваний, сенсей уже видел по её лицу, есть они у неё или нет.
Ничего не боящийся хирург и гинеколог Огава-сенсей испугался в своей практике только один раз. На приём к нему после любовных игр примчалась барышня с жалобами на раздирающие «внутренний мир» симптомы. Раскрыв этот самый мир расширителем, бесстрашный доктор вдруг увидел в женском «треугольнике» своё собственное лицо! И единственный в жизни раз он вскрикнул и отшатнулся от чертовщины… И перекрестился бы, пожалуй, приговаривая: «Изыди, сатана!», если бы не был буддистом. Оказалось, что распалённый утехами супруг засунул внутрь партнёрши серебристую крышку от баночки 50 мл крема для лица, которая распирала ничего не помнящую от экстаза барышню и филигранно отражала лик опешившего гинеколога.
Не считая десятков тысяч новорождённых, чего только не извлекали золотые руки сенсея из вагин пациенток! И куриные яйца (сенсей не уточнял: сырые или варёные), и крупные головки кроваво-красных гвоздик (очевидно, сорт гвоздики Шабо «Огненный Король» или «Микадо», диаметром до 12 см), овальные куски пемзы и других скрэбов для ног, рюмочки для саке, мини-мыльницы, одноразовые тюбики с кремом для бритья, бутылочки с гелем для душа, шампунями и лосьонами и многие другие подручные БДСМ-аксессуары, которые господа доминирующие иерархи засовывали в нутро любимых женщин в разгар «экшенов». Правда, в данном перечне извлечённых из вагин штуковин отсутствовали наручники, клизмы, колесо Вартенберга, орудия порки, расширители для урологического и проктологического осмотра, ремни, хлысты и плётки. Наверное, их ещё не продавали в то время в токийских секс-шопах и, о, пречистая дева Мария, золотым рукам Огава-сенсея крупно повезло.