Туман в зеркале

— Признаться, об этом я вообще не думал.

Это была правда. В минувшие годы в тех странах, где я жил и по которым путешествовал, Рождество значило немного или вообще ничего, и хотя я воспитывался как христианин и посещал миссионерскую школу, я, как только отправился в странствия, отошел от соблюдения обрядов — хотя и не отказался полностью от неких простых, основных верований.

— Этот день пройдет быстро, — сказал я, — не будет ничего интересного.

Она открыла свою сумочку и достала визитку.

— Это наш адрес. Мы живем всего в нескольких милях от школы — мои сыновья, разумеется, учатся там, и мой муж там учился. Если вам что-нибудь понадобится во время вашего пребывания…

Я взял визитку и поблагодарил ее.

— Мне, право же, очень неловко. Я хочу, чтобы вы не упорствовали в этом. Не знаю, почему, но я чувствую это очень сильно.

Я не отвечал.

— Ах, вы думаете, что я сумасшедшая, истеричная стареющая женщина. Я вас смущаю, я вижу это. — Она наклонилась вперед и взволнованно заговорила: — Это уже так давно — с тех пор как это со мной случилось, прошли годы. Уверяю вас, что я весьма спокойная и здравомыслящая во всех отношениях.

— Я верю этому.

— Приезжайте к нам на Рождество. Да, вот ответ! Мы устраиваем настоящий праздничный прием, ваше присутствие будет более чем уместно. Не могу думать о том, что вы останетесь на Рождество один в чужой стране.

— Она не чужая — я никогда не чувствовал себя в большей степени дома.

— Тем не менее.

— Вы очень любезны. Но вы меня не знаете — вы ничего не знаете обо мне.

— Я знаю то, что вы мне рассказали, и мне вполне очевидно, что вы честный человек.

Я вспомнил, что преподобный мистер Вотейбл сказал то же самое.

— Спасибо. Но ваш муж наверняка…

— О, Лайонел возражать не будет, уверяю вас, он найдет вас весьма занимательным, к тому же он всегда полагается на меня в устройстве таких домашних праздников. Приезжайте к нам на Рождество, мистер Монмут. Телеграфируйте о времени вашего прибытия, и я позабочусь, чтобы вас встретили на станции — скажем, в Сочельник?

В это мгновение поезд дернулся и начал медленно двигаться вперед, мы оставили позади холодный полустанок и тут же погрузились в черноту, в которой неистово кружился снег. Леди Куинсбридж, откинувшись на спинку сиденья, достала очки и книгу, а я вернулся к своей газете, и всю оставшуюся часть пути мы читали в приятной тишине. Но я чувствовал внутри себя тепло и радость от ее приглашения. Я нашел друга — первого, начиная с моего прибытия в Англию, и мне это было приятно. Ее таинственные предупреждения и предчувствия я предпочел незаметно отодвинуть в сторону.

Когда поезд снова замедлил ход и подъехал к прибрежной станции, на которой я должен был выходить, она протянула руку.

— Мне предстоит проехать чуть дальше, — сказала она, очень весело и совсем по-дружески всматриваясь в меня поверх очков. — Теперь я буду ждать от вас весточки.

Я распрощался с ней и повернулся, чтобы поставить чемодан на платформу. И когда я уже захлопнул тяжелую дверь купе, она прокричала мне что-то еще, но из-за рева паровоза и лязга колес я не сумел разобрать слов, лишь увидел выражение ее лица, на котором снова были только тревога и мучительное беспокойство — эта картина, ее искаженное отчаянием лицо, будет часто возвращаться ко мне в следующие несколько недель.

В тот момент, впрочем, я был занят тем, чтобы найти выход со станции и понять, в какой стороне школа, которая, как мне сказали, расположена где-то в миле отсюда. Несмотря на непогоду, я отказался от кэба и, выйдя с чемоданом в руках на заснеженную улицу, повернул направо, чтобы перейти по мосту через реку.

Темза здесь слегка изгибалась в ту сторону, откуда я пришел, быстрая и широкая, и я остановился, глядя на воду. Снегопад уже почти прекратился, и сквозь просвет в облаках слабо просачивался лунный свет. Воздух был холодным, снизу, от реки, дул легкий ветерок. Я повернулся. Передо мной протянулась длинная, узкая главная улица, по обеим ее сторонам теснились маленькие домики с покатыми крышами, скошенными под самыми разными углами, покрытыми толстым слоем свежего снега. На тротуарах тут и там сияли фонари, но дорога была белая и пустынная. В воздухе удивительно пахло снегом, у меня было приподнятое настроение — я испытывал возбуждение, как будто вот-вот должно случиться что-то чудесное, — и никаких странных или дурных предчувствий. Мрачные предупреждения леди Куинсбридж в поезде казались сейчас не более чем забавными.

Ко мне, шаркая, подошел старик в длинном, потертом твидовом пальто, укутанный в толстый шарф, и я пожелал ему доброго вечера. Он кивнул, всматриваясь в меня слезящимися глазами. Затем мост и улица впереди вновь опустели.

Я двинулся вперед, аккуратно ступая по снегу, поскольку на мне не было ни подходящих башмаков, ни калош, и держась поближе к витринам магазинов и фасадам домов, где он лежал более тонким слоем. В пекарнях и бакалейных лавках, у сапожников и портных, в пивных — всюду за запотевшими стеклами горели теплые огоньки, и я видел силуэты людей, двигавшихся внутри, но здесь я был совершенно один, держа путь туда, где я уже начинал различать древнее школьное здание, башню, часовню, старые стены, возвышающиеся впереди, темные и внушительные. За пределами газовых фонарей все было темно, тишину нарушало лишь негромкое поскрипывание снега у меня под ногами. Луна вновь скрылась за облаками. Я остановился, поставил чемодан, и дыхание серебристыми облачками пара проплывало у меня перед лицом.

Справа была деревянная калитка с квадратной решеткой, сбоку от нее, в стене, — медная рукоять колокольчика. Я подошел, потянул за рукоятку и услышал бренчание, и пока я ждал, снова пошел легкий снег — огромные хлопья мягко, словно гусиный пух, опускались мне на плечи и на рукава. Это казалось мне невыразимо прекрасным — и холод, и снег, и тихая темнота были для меня родными, давно знакомыми, уютными; я вспоминал все это, оно пробуждало во мне отклик, и я понял, что когда был ребенком, это, наверное, являлось частью моей жизни. Здесь крылась какая-то тайна, почти что непостижимая, ответ на загадку, и я чувствовал, что, если бы смог простоять так достаточно долго, то разгадал бы ее, мне был бы дан ответ, и я бы все понял. Но тут послышался скрежет, и металлическая решетка поднялась. За ней виднелись контуры лица и приглушенный свет.

Я назвал свое имя, услышал, как отодвигается засов, и завеса опустилась снова, тайна так и осталась тайной.

Привратник, который меня впустил, был розовощеким мужчиной, одетым в пальто, с котелком на голове. Он взял мой чемодан и, снова закрыв деревянную калитку на засов, вывел меня из тени домов. Когда мы проходили через его сторожку, я огляделся и увидел уютную тесную комнатку с креслом, придвинутым поближе к каминной решетке, за которой теплился слабый огонек, а рядом спала, свернувшись клубком, черная кошка.

Мы вышли в большой прямоугольный мощеный двор, окруженный с четырех сторон темными зданиями, — когда мы проходили мимо, привратник указывал на некоторые из них, говоря: «Часовня», «Дом школяров», «Канцелярия», и не давая больше никаких пояснений, а потом остановился перед статуей на постаменте в центре двора.

— Король Генри, — коротко сказал он.

Король стоял, величественный и суровый, а на его свинцовых плечах лежал снег. Впереди виднелась башня с часами. «Королевская башня». Я остановился и оглянулся назад. Снег, покрывавший булыжники и каменные оконные карнизы, тускло мерцал, а впереди чуть покачивалось пятно света от фонаря привратника. Все остальное скрывалось глубоко в тени, и теперь мы прошли через сводчатый переход во внутренний двор — здесь тени лежали еще глубже. Галерея с расположенными через равные промежутки арками окружала по периметру заснеженную центральную площадь. Мы прошли по галерее, по трем ее сторонам — шаги наши гулко отдавались от каменного пола, эхо подхватывало их и еще долго звучало вокруг, и мне вдруг очень захотелось что-нибудь громко прошептать и услышать, что оно ответит.

Здесь царил ледяной холод, но наконец мы поднялись на один пролет по каменной лестнице и через обитую сукном дверь прошли в коридор, обшитый деревянными панелями. По одну его сторону было несколько закрытых дверей, по другую — окна в каменных амбразурах, смотревшие вниз, во внутренний дворик. Стены были увешаны портретами, которые, казалось, пристально смотрят на меня, провожая взглядами, и у меня возникло неуютное ощущение, будто со всех сторон, из-за дверей, таясь в углах, отступая в тени, за нами наблюдают лица, они видят, как мы идем, они замечают все. Но когда я оглянулся, никого не было.