Туманная мгла над приливом

Сеид тем временем поднялся на ноги, он выглядел ошалелым, как со сна, тяжело дышал. Озирался вокруг, словно не понимая, где он, что с ним. Потом прикрыл срам, застегнулся, посмотрел на всех. Лудильщик же взял большую глиняную лохань, стоявшую возле горна, и выплеснул воду на Газзи. Ее отпустили. Все кончилось.

Она валялась на суфе в пыли. Сеид нагнулся, поднял свою намокшую абу. Выругался было, но тут получил пинка под зад. Все засмеялись. Торговец огурцами уехал на своем осле.

Однако казалось, что «лечение» не помогло Газзи. Она корчилась на мокрой глине и стонала. Это было уже не рычание и не судороги, а протяжный стон боли. Она лежала ничком, то ли желая прикрыть свою наготу, то ли прижимаясь к земле вместо мужчины. Послышались реплики, обращенные к сеиду: «А ты ступай отсюда!», «Деньги ты уже получил, чего тебе еще надо? Давай уматывай!»

И сеид смылся. Брюзжа и ворча, весь помятый и избитый. Лудильщик сунул в рот сигарету, закурил.

Тут из переулка появился полицейский. За ним следовал подмастерье, который получил взбучку от хозяина. Полицейский шествовал неторопливо и важно. Приблизившись, он строго спросил:

– Что за шум? Что за безобразие здесь развели?! Кое-кто из ребят потихоньку улизнул, а лудильщик

улыбнулся и сказал:

– Порядок, ваше благородие.

И, нахмурившись, повернулся к школьникам:

– Ну хватит, ребята, давайте отсюда! И, указывая на Газзи, добавил:

– Опять эту беднягу прихватило!

Газзи тихо корчилась на земле. Полицейский посмотрел на нас с недовольным видом, спросил:

– Видать, тот тип постарался?

Золотые зубы у него во рту блестели. У меня сорвалось:

– Ушел он…

– Сейчас ей получше. А когда мы ее подобрали, она прямо на куски себя рвала. Мы облили ее водой – чуток полегчало, – сказал лудильщик.

– А где сеид? – настаивал полицейский.

– Расходитесь, расходитесь, – уговаривал хозяин. – Ну чего не видали – нищенку припадочную?! Ступайте отсюда, вам говорю. Чего доброго, еще в школу опоздаете!

Потом, обращаясь к полицейскому, спросил:

– Правильно я говорю?

И, не дожидаясь ответа, повернулся к своему подмастерью, который привел полицейского, зло сказал:

– Казем, ты что на улице болтаешься? Иди работай. Что за дела!

Потом достал из кармана сигареты, предложил полицейскому. Тот взял одну сигарету, зажал ее в зубах, прикурил от горящей сигареты лудильщика. Постояв немного, сказал ребятам:

– Не толпитесь, ребята, расходитесь.

Потом взглянул на нас. Я понял, что он всматривается в каждого из нас, кроме Газзи и того подмастерья.

Пока полицейский не ушел, все стояли притихшие, не шевелясь. Слышно было только тяжелое дыхание Газзи. Я смотрел на ее тряпье, раскиданное по булыжной мостовой. Вдруг трах! – это лудильщик отвесил затрещину своему подручному, тому самому. Потом стал избивать его, приговаривая:

– Ах ты, сукин сын! Полицейскому жаловаться?! Ты мне жизнью обязан, на моих хлебах вырос! Доносить побежал?! Ублюдок ты этакий! – пинал он ногами парня.

Вмешался второй подмастерье, кое-как оттащил хозяина лавки. Но тот крепко побил ученика. В этой сутолоке я и не заметил, что ребята ушли. Потом лудильщик вошел в лавку, снова сложил посуду пирамидой. Второй подмастерье ушел – сказал, что в мечеть. На улице остались мы трое: я, Газзи и Казем – первый подмастерье. Он сидел сгорбившись, повернувшись к нам спиной. А Газзи по-прежнему пластом лежала на глиняном возвышении. Казалось, она спит, слегка вздрагивая.

– А ну, ты, поднимайся, вставай! Поднимите ее, – заорал лудильщик.

Я пошел прочь. На мостовой осталась грязная тряпка, которая совсем недавно была чалмой на голове сеида, а теперь ей суждено было стать половиком… А может быть, ее подберет какой-нибудь нищий старьевщик – их ведь много, старьевщиков.

Однажды вечером, когда я вернулся из школы, застал дома переполох. Из запертого на замок помещения возле наружной двери неслись крики, удары кулаком в дверь. Из домашних здесь была только Амене – наша служанка. Зато собрались соседи, прохожие и вообще чужие люди. Стояла суматоха. Я испуганно спросил, что случилось, но мне никто не ответил. На меня просто никто не обращал внимания. Громче всех кричала и бранилась Амене. А из запертой комнаты слышались отчаянные крики мужчины. Он истошно орал, колотил ногами в дверь. Я так испугался, что чуть не заплакал.

– Что случилось, что происходит? Амене, хоть ты скажи мне, отчего такой переполох? Что за крики? Кто этот человек? А вы зачем пришли в наш дом? Что вам здесь надо? – твердил я без конца. Я кидался то к одному, то к другому, метался в толпе чужих людей. Одни смеялись, другие бранились, все чего-то ждали. А чего они ждали, я не понимал. Злые, сухие рыдания Амене, пронзительные вопли по ту сторону двери, стук кулаками, ногами – я был в смятении. Наконец сказали, сейчас придет полицейский – за ним уже послали. Тут-то я и напугался окончательно. Полицейских я недолюбливал.

В конце концов я пробился к нашей служанке Амене. Но она при виде меня опять пришла в исступление, даже пригрозила, что уйдет из нашего дома. Она вопила:

– Ох, напугалась я! Подлый ты вор! До смерти напугалась!… Ой, помираю, ой-ой! Ох, мерзавец… не подходи ко мне. Все-то они с тобой хороводятся, на тебя кивают… Эй, люди, остерегайтесь его, у него нож, здоровый, как сабля. Огромный нож, как меч, – орала Амене.

В это время вернулась из школы моя сестра. Бедная девочка так испугалась, что выронила чернильницу, облила чернилами одежду, книги, а тетради попадали на пол и угодили в чернильные лужи. Почувствовав себя уже не таким одиноким, я немного осмелел. Тут подоспел и полицейский с нашим слугой Джаафаром.

– Где этот негодяй? Выходи! – издали заорал полицейский, как будто грохот и крики из-за двери оставляли малейшее сомнение насчет того, где был виновник переполоха, как будто тот мог выйти из-за запертой снаружи двери!

Тем временем крики за дверью то усиливались, то затихали. Казалось, человек мечется по помещению. Потом стук кулаками и ногами в дверь прекратился, но голос раздавался по-прежнему. Может быть, он занялся чем-то другим? Послышался грохот от падения чего-то деревянного, словно дрова обрушились. Полицейский, держа в руке свою полосатую палку, осторожно сделал шаг вперед, прислушался. Шум за закрытой дверью совсем прекратился. Полицейский крикнул снова:

– Выходи!

Но дверь не открывалась.

Бедняжка Симин, перемазанная с ног до головы чернилами, вся тряслась от страха. Полицейский вдруг сказал:

– Ну, надо ломать дверь!

Амене молчала. Люди расступились, давая дорогу полицейскому. Он чуть попятился. Симин прижалась ко мне. А я внезапно выпалил:

– Зачем вы хотите ломать дверь?

Мои слова так неожиданно прозвучали в молчаливом ожидании всех присутствующих, что мне стало жарко. Я, пожалуй, сомневался, колебался, но страха уже не испытывал. Я был уверен в своей правоте. Этот дом не принадлежал ни этим людям, ни Амене и не мужчине, попавшему в ловушку, – это только толпа зевак. Им нечего пугаться, как Амене, и выполнять свои обязанности, как это делал полицейский, им тоже не нужно, потому слова мои могли вызвать удивление, и их можно было понять. Я повторил:

– Зачем дверь ломать, ведь замок…

Но полицейский вдруг разбежался и, прямо как в фильме, плечом ударил в дверь, она затрещала. Одна доска вылетела, но вся дверь держалась – она ведь была заперта. Вроде ничего и не произошло, только с полицейского слетела фуражка. За дверью было тихо. Полицейский хотел было продолжить свою разрушительную деятельность, но тут вошла моя мать. Сначала она испугалась толпы, но, когда увидела нас, меня и мою сестру Симин, крикнула:

– Чего вы здесь собрались? Джаафар, что они тут делают? И почему входная дверь открыта?