Тунеядцы Нового Моста

Граф остановил лошадь и минуты две со странным выражением смотрел на жену.

— Что ты, друг мой? — спросила она, вся вспыхнув.

— Ничего, Жанна, — ласково проговорил он. — Я только восхищаюсь тобой. Каждый день я тебя лучше узнаю. В твоей душе скрываются такие сокровища, о которых я и не подозревал, хотя от меня у тебя нет секретов. Где ты берешь все это?

— В своем сердце, мой друг, оно меня учит и мною руководит.

— Да, Жанна, для таких женщин, как ты, сердце всегда лучший руководитель.

— Постараюсь не загордиться от твоих комплиментов, милый Оливье. Но почему же еще ты боялся сказать мне о своих проектах?

— Сейчас скажу, только эта причина очень щекотливого свойства, и я заранее прошу тебя быть снисходительной.

— Изволь, милый Оливье, — весело улыбнулась она.

— Видишь ли, я думал, что тебе, хотя ты и протестантка, не понравится мое намерение служить интересам веры.

— А, понимаю! Оттого что я прежде была католичкой?

— Да, я рад, что ты сама догадалась.

— Ты ошибочно думал, милый Оливье, мы, женщины, вполне отдаемся любимому человеку, мы ведь живем любовью. Так как и хорошее, и дурное у нас всегда доходит до крайностей, мы делаемся горячими католичками или ревностными протестантками, смотря по тому, католика или протестанта любим. Не бойся же, что я стану удерживать тебя, Оливье, — прибавила она с особенным оживлением, — напротив, я в случае необходимости даже буду вызывать в тебе энергию. Видишь, я откровенна. Да будет же воля Божия, мой друг! А я сумею покориться. Ты, вероятно, долго не вернешься?

— Не думаю, разве что вожди обеих партий решатся опять прибегнуть к оружию.

— Это неизбежно, друг мой, протестанты слишком сильны; приближенные Людовика Тринадцатого, управляющие несчастной Францией от его имени, так как он еще очень молод, чтобы управлять самому, боятся их влияния и предпринимают все, чтобы одолеть его.

— Да, Жанна, это правда. Я рад, что ты так прямо со мной говоришь, это дает мне возможность по мере сил послужить своей партии.

— Долго ты пробудешь дома, милый Оливье?

— К сожалению, нет; дня через два придется уехать. Но не бойся, моя дорогая Жанна, в случае, если бы дело дошло до оружия, я прежде всего прибегу к тебе, чтобы оградить тебя от всякой тревоги. У нас, слава Богу, довольно замков, а если понадобится — и друзей, чтобы я без затруднения мог найти тебе надежное убежище.

— Если бы у меня не было сына, милый Оливье, я ни за что не согласилась бы разлучиться с тобой в минуты опасности. Но прежде всего я должна заботиться о своем ребенке, мое сердце делится надвое: большая часть твоя, меньшая — сына…

— Ну, Жанна, так все идет хорошо! — весело вскричал он. — Ты, право, настоящая героиня!

— Нет, мой друг, — кротко отвечала она. — Я только любящая тебя женщина. Не теряй никогда веры в меня, тогда, что бы ни случилось, несчастье не коснется нас.

— О, посмеет оно когда-нибудь подойти к нам! — пылко воскликнул граф.

— Как знать, — прошептала она с грустной улыбкой.

В эту минуту они подъезжали к замку. Их издали увидели. Мост был опущен, и несколько человек стояли на подъезде. Впереди всех была Диана. Граф увидел ее и покраснел. Графиня тоже ее заметила и радостно захлопала в ладоши.

— Вон Диана! — сказала она. — Как я рада увидеться с ней опять, столько времени не бывши дома! Посмотри, Оливье, она берет на руки Жоржа; о, она хорошо знает, что это для меня главное! Какая она добрая! Как я ее люблю! И ты ведь тоже ее любишь, Оливье?

— Я! — он вздрогнул, но сейчас же оправился. — Конечно, Жанна, — равнодушно прибавил граф, не глядя на жену.

— Ты очень строг к Диане, Оливье, вспомни, что она ведь бедная сирота, что у нее никого на свете нет, кроме нас, будь добр к ней, пожалуйста.

— Хорошо, Жанна, только я, право, не знаю, как…

— Да, — быстро перебила она. — Ты всегда с ней серьезен, едва говоришь.

— Разве мадмуазель де Сент-Ирем тебе…

— О нет! Она мне не жаловалась, напротив, всегда так хвалит тебя, она ведь тебя очень любит!

— Слишком, может быть, — подумал он и, как будто уступая какому-то чувству, пришпорив лошадь, скорой рысью проехал мост.

Графиня сначала с удивлением посмотрела ему вслед, но потом, вероятно думая, что поняла его, улыбнулась и поспешила за ним.

Диана шла им навстречу с прелестным белокурым, розовощеким мальчиком на руках, но вдруг быстро кинулась в сторону: ее чуть не сбила с ног лошадь графа, которую он с трудом сдержал.

— Ах, граф! — вскричала она с насмешливой улыбкой, глядя ему прямо в лицо. — На кого это вы сердитесь? На Жоржа или на меня?

— Извините, мадмуазель, — проговорил Оливье, стыдясь, что поддался такому смешному чувству гнева. — Это моя лошадь виновата.

Девушка пожала плечами и, звонко рассмеявшись, без церемоний повернулась к нему спиной. Ее смех неприятно отозвался в ушах Оливье.

В эту минуту и Жанна въехала во двор. Диана подала дитя графине.

— Здравствуй, Жанна, — сказала она. — Жорж, поцелуй маму за меня, голубчик.

Графиня осыпала мальчугана горячими ласками, которые для ребенка — целая жизнь, и, наклонившись к Диане, поцеловала ее в лоб.

— Не бранишь меня, Диана? — спросила она со слезами на глазах. — Ты всегда одинаково добрая. Спасибо, спасибо!

— За что же благодарить, Жанна? Разве я не сестра твоя?

— О да! Сестра, милая сестра!

— Ну, так нечему и удивляться! Ты этим почти оскорбляешь меня.

— У! Гадкая! Никогда ты не исправишься?

— Да уж что делать! Надо или любить меня такой, какая я есть, или совсем оттолкнуть.

— Что ты это говоришь, злая! — с укоризной в голосе произнесла Жанна. — Не угодно ли вам сейчас попросить у меня прощения!

Диана улыбнулась.

— Это правда! — согласилась она. — Прости меня, моя Жанна, я виновата.

— Ну, и отлично! Теперь помирились, давай руку и пойдем.

Графиня, говоря так, передала ребенка Диане, сошла с лошади, и они с Дианой вышли на крыльцо. Жорж на все лады теребил мать и оглашал двор веселым смехом.