Туннелирование

На Земле созвездие, в котором самой яркой звездой сияет Денеб, звалось Лебедем. Столичную планету королевства зовут Ледой, но гербом Денеба был золотой дракон, не имеющий к Лебедю никакого отношения, кроме разве того, что мифический персонаж, являвшийся Леде в образе лебедя, притворялся, бывало, и быком, и орлом, и золотым дождем, а громы и молнии, которыми он повелевал, вполне сошли бы за драконов. И самыми традиционными тут считались два цвета — белый или серебряный, что значило в геральдике одно и то же, и золотой. Белый все же был данью лебедю, тогда как дракон, родившийся из символа молнии, был знаком самих Аллетов, одного из домов, правивших некогда на Лунах Юпитера. А точнее, все того же Доннера Аллета — стремительного и непредсказуемого. По крайней мере, в преданиях. Хотя в реальности он был не хуже, только менее шаблонным. Предания ведь все упрощают. А некоторые еще стремятся все перевернуть и пересмотреть. Я догадывался, что однажды матери захочется узнать побольше о нем. Хотя она прекрасно понимала, как мало может быть общего между легендой и реальностью. Вернее, именно потому, что она это понимала.

До того как мы прибыли на Леду, вскоре после разговора о войне со временем, меня снова позвали к ней. Теперь местом встречи была ее личная каюта, элегантная, и также вся в коврах, создающих эффект… мягких стен в маленькой закрытой комнате. Наверное, все мы на «Янусе» давно стали сумасшедшими, и целый мир — обычный мир, для нас лишь психиатрическая клиника, где мы чувствуем себя взаперти. Нам вечно будет чего-то не хватать, но едва ли хоть когда-нибудь исчезнет повод поговорить об этом.

— Я даже не знаю, как начать, — улыбнулась она, после того как мы поприветствовали друг друга, оставаясь на какой-то неловкой дистанции, — но наверное, я хотела бы узнать о том, что у нас есть общего, о чем ты знаешь гораздо больше меня. Расскажи мне, каким он был?..

И я принялся рассказывать, сперва испытывая некоторую неловкость — это ведь довольно странно — ощущать себя в каком-то смысле предком собственной матери. Потом увлекшись и забыв о неловкости, почти позволив себе считать именно так: что я не только был в прошлом в сознании Доннера, что я был им самим. Или он мной, как если бы я был одержим его духом — его мыслями, чувствами, памятью. Ему было бы странно все это увидеть — во что превратится его род через несколько столетий. Тогда и речи не шло ни о каком Денебском королевстве — практически империи. Только Юпитер, его спутники, искусственные базы, станции. Но чтобы целые звездные системы… В какой-то момент я обнаружил, что мы громко смеемся, оживившись, будто действительно знаем друг друга сто лет, и пока мы уже совершенно непринужденно болтаем, пролетело одним мигом несколько часов. Я немного протрезвел и опомнился, только когда на стене замигала небольшая янтарная лампочка.

Мама посмотрела на нее с досадой и вздохнула, а потом снова перевела взгляд на меня.

И я с тревогой отметил, что этот взгляд — усталый. Впрочем, усталым он был, когда она смотрела на лампочку, а не на меня. А когда отвела его от этого напоминания о долге, в нем снова вспыхнуло что-то теплое и азартное.

— Спасибо, Эрвин. Это было изумительно. Я хотела бы услышать еще многое. И то, что уже рассказано тоже, еще раз! Мне хотелось бы знать подробности — все кажется таким живым! Поразительно. Но ведь прошли столетия.

— В каком-то смысле, — улыбнулся я, делясь одним из главных секретов «Януса» — не скрываемых, но лишь там ощущаемых в полной мере, — все времена существуют «одновременно».

— Это хорошо, — улыбнулась она в ответ. — Значит, в каком-то смысле мы всегда живы.

И всегда нет. Но раз не бывает иначе — какой смысл видеть плохие стороны? Надежда на равновесие и приход дня после темной ночи?

— Мы прибываем! — сказала королева. — Нас ждет торжественная встреча.

* * *

Ощущение вакуума пропало. Мир наполнился яркими цветами, фактурой, громкими звуками, материей, плотностью, шероховатостью, грубостью, резким запахом нагретого металла и праха, сгоревшего и развеянного.

Не реальность по умолчанию, не нулевая точка, а просто еще один новый неизведанный мир, один из многих, неповторимый, уникальный, не данность, не обычное положение вещей — нечто дышащее, податливое, ускользающее. Мимолетное и прекрасное своей эфемерностью и преходящестью, необязательностью существования.

В шлюзы корабля ворвался ветер, приправленный странными специфическими благоуханиями иного мира и масляно-металлической гарью. Мы вышли за границы судна на некое подобие стеклянной галереи — высоко над поверхностью планеты, над которой зависли как горящее разноцветными огнями облачко в небе. И пока мы шли по этой стеклянной галерее, нас сопровождал негромкий, но отчетливый хрустальный звон, угрожающий, бодрящий и зачаровывающий. Под нами змеились полыхающие драконы и распускались мерцающие лилии, а по сторонам опадали, как лепестки роз, огоньки обычных фейерверков, оставляющие сизые следы крошечных комет, сплетающиеся в призрачную, колеблющуюся в воздухе, медленно развеивающуюся паутину.

В ночном небе бледно светились огрызки двух маленьких лун и довольно ярко — крупная синяя звезда, спорящая с лунами и блеском и величиной: собственно Денеб, что известна как Альфа Лебедя, и отнюдь не та звезда, вокруг которой на самом деле обращается Леда. В нашем современном понимании Денеб — это огромный сектор, где он почти всюду виден ярким, как Луна в земном небе. Солнце Леды, правда, тоже по традиции зовут Денебом, но Малым, иногда опуская эту часть как саму собой разумеющуюся. Планеты, обращающиеся вокруг настоящего Денеба, вследствие его массы и мощности его свечения — сущие котлеты, а не планеты. Леда является столицей королевства, островками разбросанного по всему сектору как наиболее благоприятная для обитания при своей близости к этому мощному ориентиру, наблюдаемому с Земли, и как первая из них, освоенная земными колонистами и конкистадорами. Так было принято со многими звездами-сверхгигантами, именем которых назывались основанные в относительной близости государства, и на которые просто было удобнее ориентироваться.

То, на что мы ступили в конце галереи, не было ни полом, ни даже лифтом в обычном смысле слова. Это было упругой воздушной подушкой в огромной цилиндрической прозрачной трубе, которая подалась, и медленно заскользила вниз, тогда как, в сущности, под ногами у нас ничего не было. Нам навстречу понемногу принялись вырастать из плотной белой точки ярко освещенные шпили королевского дворца, окруженные темными садами и сияющими фонтанами.

— Жизнь небожителей не для слабых духом, — едва слышно выдохнула Линор, когда мы опустились уже почти до уровня верхушки самого высокого шпиля. Я чуть заметно кивнул. А ведь могли спуститься по-человечески, на шаттле… Но раз такое возможно — упустить это было бы жаль — спуск с головокружительной высоты посреди прозрачного цилиндра. Интересно, как выглядела бы эта панорама днем? Но тогда не вышло бы такой театральной подсветки, которая все это сопровождала, создавая эффект, будто мы спускаемся на сияющем облаке.

— Не зря же мы побывали в Асгарде, — ободрил я. Хотя, наверное, это лучше было считать весьма условным символическим визитом в эфемерную зыбкую вероятность. Трудно сказать, где на самом деле блуждало тогда наше сознание, когда мы видели сияющий Биврёст и чувствовали брызги воздушного водопада, по которому двигалось нечто, в чем мы умудрились распознать Нагльфар. — Потренировались…

Линор тихо рассмеялась.

Стеклянные стены растворились. На самом деле они не были стеклянными, их роль играло силовое поле. И отовсюду грянула музыка — оркестр в королевском парке.

Я вдруг заметил, что мама искоса смотрит на нас и немного натянуто улыбается.

— Я знаю, мне вас не поразить, — шепнула она, будто одними губами, — но это традиция. — И отвернулась, устремив спокойный прямой взгляд вперед. Отец смотрел на нас снисходительно еще почти секунду, прежде чем сделать то же самое.

Как будто так было для него всегда. Насколько хорошо мы его знали? Настолько же, насколько себя. Если это хоть что-нибудь значит.

Я подал руку Линор и, кажется, мы все прониклись этой спокойной серьезностью. Нас всех охватило странное чувство — что так было всегда. Мы могли внушить его и другим. Так же, как себе. Мы всегда были здесь, мы знали это место. А оно — знало нас.