Тупапау , или Сказка о злой жене
Шрифт:
Однако порыв уже миновал.
— Да, но другой-то нет… — тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.
— Как это нет? — возмутился Толик. — Вон их сколько ходит: весёлые все, послушные…
— Ходит? — опешил Валентин. — Кто ходит? Ты о чём?
— Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!.. — Толик запнулся. — Постой-постой… А ты о чём?
— Я — о теории относительности… — с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло.
— Наталью — к чёрту? — недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся. — Да ты что! Как это Наталью… туда?..
И Толику вдруг
— Поговорили… — вздохнул он. — Ладно. Пошли обедать.
9
— А вот и вождь! — с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.
Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождём, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с её стороны.
И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» («Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане»), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви — символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, — потрясённая Наталья вдруг поняла, что всё это всерьёз, и её отношение к Толику волшебно изменилось.
Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождём без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.
— Кузиночка! — сказал Фёдор, шевеля ноздрями и жмурясь. — Что бы мы без тебя делали!
— С голоду бы перемёрли! — истово добавил Лёва.
Расселись. Приступили к трапезе.
— Валентин, ты запустил бороду, — сухо заметила Наталья. — Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.
— Так ведь нечем, Ната… — с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
— А чем подбривает Фёдор?
— Акульим зубом, — не без ехидства сообщил Лёва. — Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
После извлечения из углей поросёнка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т. е. печёных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…
— Интересно, — сказал Лёва, прихлёбывая кокосовое молоко из консервной банки, — далеко мы от острова Пасхи?
Все повернулись к нему.
— А к чему это ты? — спросил Толик.
— По Хейердалу, — глубокомысленно изрёк Лёва, — на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
И, поглядев в голубенькие глаза Фёдора Сидорова, Лёва задумчиво поскрёб свою рыжую клочковатую бороду.
Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
— Валентин! — каким-то вибрирующим голосом начала она. — Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчёт минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.
— Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…
— У, Тупапау!.. — с ненавистью пробормотала Галка.
— Ита маитаи вахина! [6] — в сердцах сказал Толик Фёдору.
— Ита маитаи нуи нуи! [7] —
с чувством подтвердил тот. — Кошмар какой-то!— Между прочим, — хрустальным голоском заметила Наталья, — разговаривать в присутствии дам на иностранных языках — неприлично.
Толик искоса глянул на неё, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить её акулам.
Ита маитаи вахина!
Скверная женщина! (искаж. полинезийск.).
Ита маитаи нуи нуи!
Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.).
10
После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу — смотреть портрет.
Фёдор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая её в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперёд. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворённо покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?
— Ну и что теперь с нами будет? — раздался звонкий и злой голос Галки.
Фёдор немедленно задрал бородёнку и повернулся к родственнице.
— В каком смысле?
— В гастрономическом, — зловеще пояснил Лёва.
Фёдор, мигая, оглядел присутствующих.
— Мужики, — удивлённо сказал он, — вам не нравится портрет?
— Мне не нравится его пузо, — честно ответила Галка.
— Выразительное пузо, — спокойно сказал Фёдор. — Не понимаю, что тебя смущает.
— Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
— Мужики, какого рожна? — с достоинством возразил Фёдор. — Нос ему проломили в позапрошлой войне заговорённой дубиной «Рапапарапа те уира». [8] Об этом даже песня сложена.
Рапапарапа те уира
«Блеск молнии» (полинезийск.).
— Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», — раздражённо сказала Галка, — но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
— Не стоит эпатировать аборигенов, — негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Фёдора, но авангардист в самом деле играл с огнём.
Фёдор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
— Мужики, это хороший портрет, — сообщил он. — Это сильный портрет.
— Модернизм, — сказал Лёва, как клеймо поставил.
Фёдор призадумался.
— Полагаешь, Таароа не воспримет?
— Ещё как воспримет! — обнадёжил его Лёва. — Сначала он тебя выпотрошит…
— Нет, — перебила Галка. — Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!
— Необязательно. Выпотрошит и испечёт в углях.
— Почему? — в искреннем недоумении спросил Фёдор.
— Да потому что кастрюль здесь ещё не изобрели! — заорал выведенный из терпения Лёва. — Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
— Мужики, — с жалостью глядя на них, сказал Фёдор, — а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.