Турецкая романтическая повесть

— Да лишусь я потомства, коли клятву нарушу!

После обменялись обе стороны чашами с едой, каждый поел мяса из чужой чаши.

Была та клятва великая неспроста дана. Не потому только, что я беком стал. Все беки, шейхи, аги Дерсима собрались воедино, чтоб союз свой заново скрепить. Ни у кого сомненья не было, что летом османцы на курдов нападут.

* * *

Прошел угар шоленов, опять лицо Джемо передо мной ожило. Стал я проситься в Чакалгедии земляков своих навестить. Старейшины заартачились.

— Не ко времени твой отъезд. Османцы только и ждут подходящего часа, чтобы из засады выскочить. На кого же ты нас здесь бросишь?

— Как мне вас бросить, когда вы меня над собой беком посадили, когда я двенадцатью имамами вам в верности поклялся? Да ведь и там моя родня осталась. Ждут меня не дождутся. У них теперь душа не на месте. Надобно мне их проведать. Я мигом ворочусь!

А про османцев так сказал:

— Не больно верю, что османцы на нас нападать собрались. Мы им худого не сделали. С чего им на Дерсим нападать?

Самый почтенный старейшина мне ответ дал.

— С чего нападать, говоришь? Мы хоросанские алавиты [50] , а они — ханифиты из страны Рум. Враги они наши лютые. Со времен султана Селима [51] нас под корень изводят. Только руки у них коротки. Никакими ружьями не пробить им дорогу в дерсимские пещеры. Нынче они на хитрость пошли: горы с долами ровняют, мол, дороги проложить надобно, лазутчиков да наушников своих по всему Дерсиму рассылают: вот вам-де наши учителя! А те учителя велят нашим детям язык свой, обычай свой забывать. Задумали нас на османский лад перекроить. Они и девок наших испортить хотят, увезти их в свои города, там в османок переделать, да и заслать к нам обратно, чтоб весь наш род прахом пошел… Много мы от них вытерпели. Сколько они нам в дружбе-братстве клялись — ни одну клятву не сдержали. Так и в последний раз было. «Коли за нашими врагами не пойдете, волос с вашей головы не упадет», — говорят. А вышло что? Сами же османцы старые фирманы нарушили, на место их новый закон объявили. По этому самому закону нашей исконной землей нынче османская казна ведает. Османцы небось спят и видят, как бы нашей кровной землей завладеть. Только одной бумажкой ее не оттягаешь! Чует враг, что каждую пядь своей земли мы кровью польем, но не уступим…

50

Хорасанские алавиты — шиитская секта, проникшая в Турцию в средние века из иранской провинции Хорасан.

51

Султан Селим — имеется в виду Селим I Явуз (Грозный), правил в 1512–1520 годах, воинствующий борец за суннитское правоверие. Вел войну с сефевидским шахом Исмаилом I, в которой курдские и турецкие шиитские племена приняли сторону Исмаила I.

Погладил старик свою бороду и продолжал:

— Нынче обе стороны сборы проводят. Схлестнутся наши пути, это как пить дать. Сейиды песок бросали, на звезды смотрели, помет черного барана жгли. Говорят: скоро схватка. И дерсимцы в той схватке верх возьмут. Не время от стада отбиваться, скажу я тебе. А там делай, как знаешь.

Ушел старейшина, стал я Сенем упрашивать отпустить меня. Не легко ее было уломать.

— Знать, ты любишь ее больше меня. Только судьба нас свела после тяжкой разлуки, а ты уж от меня к ней бежишь.

— Зачем напраслину возводить, курбан? Пойми: слово я дал живо воротиться. Сколько времени утекло с той поры, а меня нет как нет. Они теперь не чают меня живого увидеть. В тех краях есть один ага. Сориком-оглу прозывается. Изверг, а не человек. Пронюхает, что меня нет, и нагрянет в деревню, разор учинит. Нельзя мне медлить, курбан, надобно в путь пускаться.

Знал я, что ее страшило: уеду да не ворочусь к ней. Уж я и так ей клялся, и эдак, припомнил и свою клятву великую у святого источника. «Коли преступлю клятву, — говорю, — двенадцать имамов меня на месте поразят». Сдалась Сенем на мои уговоры. Только велела еще раз к святому источнику сходить, клятву свою перед сейидом повторить. Но и тут не улеглись ее страхи. Снарядила со мной свиту в пять конников, чтобы в пути меня от Сорика-оглу обороняли. Подвязала к моему поясу кошель денег. Как прощаться стали, на шею мне бросилась:

— Ах, Мемо! Забери и Джемо с собой на обратном пути. Буду ей старшей кумой [52] . Мне не привыкать. Чем тебе сохнуть по ней, здесь с ней живите.

Покачал я головой:

— Сама пойдет — заберу, а не пойдет — не посетуй. Нрав у нее что у дикой козы. Она все бесплодием убивалась, боялась: куму ей в дом приведу. Хоть и молчала, а я-то уж знаю, что у нее было на уме.

— Нет, нет, ты скажи ей: я не младшей, старшей женой буду! Я у тебя первая была. Что ж теперь делать, коли судьба нас всех свела! От судьбы не уйдешь. Кто любит, тот на все готов…

52

Кума — турецкое слово, употребляемое для обозначения жены по отношению к другой или другим женам.

* * *

В Чакалгедии я прямиком через гору Зозана рванул. Задумал сперва в Карга Дюзю заглянуть. Авось, думаю, и посмелее будут на кочевку сбираться, как узнают, что я теперь бек. Глянут: я при свите, тут и Сорик-оглу им нипочем.

За поворотом у скалы наперерез мне разбойник выскочил. Волосы всклокочены, борода спутана, лица не видать. Я — за ружье.

— Не шевелись, пристрелю! Отвечай, ты кто: грабитель или божий странник?

Опустил он ружье.

— Был бы я разбойником, Мемо, на дорогу бы к тебе не вышел.

Тут я по голосу его признал: Джемшидо.

— Джемшидо, брат! Ты ли это?

Слез я с коня, обнялись мы с ним. Никак не может он поверить, что я жив.

— Ты из мертвых восстал, что ли? Мы тебя давно оплакали.

— В точку попал, Джемшидо. От смерти на волоске был, да воскрес. А кто вас о моей смерти известил?

— Да никто не извещал. Как-то утром Джемо выходит из землянки — у дверей твой кровавый кафтан да кинжал лежат. Стала она голосить-причитать на всю деревню — вся оба сбежалась, бабы в вой ударились. Траур по тебе, как положено, справили. Чьих это рук дело, нам всем ясно было — Сорика-оглу. Да за руку его не поймаешь. Поди докажи, что он убил. Так и смолчали, никуда не заявили.

— А что тебе здесь, в горах, делать? Кого караулишь?

— И не спрашивай, брат. Этот изверг Сорик-оглу наши очаги разрушил. Всю оба разграбил, наших жен и детей к себе угнал. Из мужчин — кого убил, кого в тюрьму заткнул. На воле один я остался. Теперь в горах промышляю.

У меня сердце упало. Хотел про Джемо, Джано спросить, слова в горле застряли. Джемшидо и не заметил ничего, продолжает свой горестный дестан и даже словно бы рад, что есть кому горе излить.

— Джаферо, Хайдаро и дядя Вело убиты. Ай, Вело, Вело! Сколько раз он нам говорил: «Не прожить рабу без аги». Не слушали мы его, трусом обзывали. Вышло — прав был дядя Вело, ой, как прав! Он у Джано на руках помирал, Джано плакал, у него прощенья просил. Две пули в Вело вошли: одна в плечо, другая в пах. Джано его десять часов на себе тащил, Кровь свою за него по капле был готов отдать, да что толку!

— А что же вы к Фахри-бею не пошли?

— Как не пойти! Мы к нему сразу толкнулись. Только Сорик-оглу наши стога спалил, амбары разорил — мы к Фахри-бею. Трое нас было: Джано, дядя Вело и я. Приходим — он в печали великой, в дальний путь сбирается. В ссылку его отправляют. Пришла на него жалоба, будто он бедуинам арабским казенную землю продает.

— Кто написал?

— Крестьяне из Карга Дюзю. Ты их к Фахри-бею отвел, чтоб он им добро сделал, а они на него бумагу состряпали. Ясно, Сорик-оглу их заставил. Пишут: подполковник Фахри взял у нас деньги, сулил землю дать. Сорик-оглу то письмо властям направил. Вот Фахри-бея и сослали. А мы-то знать ничего не знаем, вваливаемся к нему, так и так: Сорик-оглу нашу деревню разграбил, новые козни замышляет, оборони, сделай милость. А он: «У меня приказ сегодня же отбыть». — «На кого ж ты нас теперь покидаешь? Кто нам руку протянет?» А он нам: «У меня отняты полномочия. Могу только написать о ваших бедах полковнику. Сам я ничего сделать не в силах». С пустыми руками, с разбитым сердцем мы в деревню воротились. А там уж нас новое горе ждет. Сорик-оглу прислал к нам Кара Сеида, велел ему с нас двести золотых стребовать.

— Какие двести золотых? Мы ему ничего не должны!

— А помнишь двести золотых, что мы у банка занимали? Секретарь так бумаги состряпал, что мы те деньги не банку, Сорику-оглу должны были воротить. Мы говорим: «Двести золотых нам банк дал, а не Сорик-оглу». Кара Сеид нам в ответ: «Это точно, выдал деньги банк, но сняты они со счета Сорика-оглу. Выходит, вы должны не банку, а Сорику-оглу, он вам дает сроку одну неделю. Не уплатите — приедет к вам с жандармами, заберет все ваше имущество. Так и знайте».