Турист

— Ясно. Ты просто не хочешь напрягаться. Не хочешь работать, — этот наглый и вонючий афроамериканец добился того, к чему стремился. Меня понесло. — Мне плевать на ваши законы и вашу демократию, я здесь проездом и подстраиваться под это безумие не собираюсь. Ты не можешь найти работу не потому, что ты негр, а потому, что ты придурок. Вали с дороги!

— Как ты меня назвал, сука белобрысая? — негр, похоже, не ожидал такого напора от меня и даже оглянулся, точно в надежде на поддержку сновавших мимо равнодушных к нашему спору людей. За нами следили только двое бомжей неопределенной расы на противоположной стороне улицы, с интересом тыкая в нас пальцами.

Черномазый повернулся ко мне и, старательно надо мной нависая, произнес длинную матерную тираду на сленге. Я ещё подумал, что ещё пару дней, и я тоже научусь этому нехитрому мастерству — составлять смысловые предложения из набора конфигураций слова fuck.

Я терпеть не могу, когда стоят над душой. Исключительно в целях возвращения себе ощущения комфорта я толкнул негра в грудь, заставив его сделать два быстрых шага назад, и повторил ещё раз, глядя ему в глаза:

— Вали с дороги.

Негр сделал какое-то движение, точно собираясь ударить меня, но я не отрывал от него взгляда, и момент для удара был упущен. Я и не думал, что со всем своим куражом он мне так и не ответит.

— Ты… ты… твою мать… полиция! — вдруг нашелся и неожиданно громко крикнул негр, схватив меня за рубашку. — Полиция!!

Се ля ви, мелькнуло в моей голове, прежде чем я увидел на другом конце улицы человека в форме. Я похолодел и попытался отцепить от себя подлого негра, — куда там, он вцепился в меня мертвой хваткой. Я дернулся ещё раз и, уразумев, что это бесполезно для того, кто жаждет справедливости, двинул последнего в морду. Черномазый пошатнулся, разжимая пальцы, и у меня появилась уникальная возможность сбежать от правосудия. Метнувшись наперерез роскошному «Опелю», я вылетел на дорогу, уворачиваясь от тормозящих и газующих авто. На той стороне улицы я, обернувшись, увидел, как неугомонный негр подзывает к себе полицейского, указывая в мою сторону. В подошедший как нельзя вовремя автобус я вскочил, не глядя, и уже в окно увидел, как махнул рукой полицай, проходя мимо чернокожего бомжа.

Тяжело дыша после бега, я повернулся к водителю, невозмутимо ожидавшего платы, и полез в карман за мелочью. Вытащил, сколько надо, опустил в жестяную коробку и прошел в салон. В автобусе было невыносимо душно, кондиционера здесь явно не предполагалось. Усевшись на переднем сидении, я приготовился внимательно изучать дорогу.

Конец августа выдался сухим и удушливым, и хотя в воздухе по-прежнему пахло грозой, тучи на небе так и не показались. Автобус, судя по номеру, должен был доставить меня прямо к станции метро. Меня это устраивало — по крайней мере, приблизительную дорогу до Мичиган-авеню я помнил. Я действительно быстро и без проволочек добрался до пункта назначения — у меня хорошая память и я достаточно неплохо ориентируюсь на местности. Единственная заминка случилась в метро — я проехал нужную мне остановку, и пришлось возвращаться. К метро я непривычен — в родной Одессе такого чуда современного транспорта нет; а в редкие визиты в Киев или Москву я предпочитал привычные автобусы или трамваи.

Вспоминая потом этот день, я не мог выдать ничего конкретного, и в то же время точно знал, что это был единственный продуктивный день в Чикаго. Наверное, ради него и стоило перелететь океан — только чтобы увидеть это…

Не сразу я смог понять, что же всё-таки давит мне на нервы, что заставляет оглядываться в этом странном, чужом и удивительном городе. Всё казалось нормальным и всё шло спокойно. Я побывал на Магнифисент Майл, которой здесь называют протяженность вдоль Мичиган-авеню от реки Чикаго до Оук-Стрит. Я так и не прошел её до конца, с её пятью сотнями магазинов, тремя сотнями ресторанов и пятьюдесятью отелями. Зато я видел два музея, которые нашел на Лэйк Шор Драйв, и посетил Музей астрономии Адлера. Насколько я смог понять из объяснений гида, распинавшегося перед группой туристов, это был первый планетариум в западном полушарии. Здесь находились древние астрономические инструменты и модели Солнечной системы, редкие книги, два театра-планетариума, один из которых был полностью цифровой. Виртуальный Космос был не менее завораживающий и затягивающий, чем тот, настоящий, который привлекает взгляды и умы людей не одно тысячелетие. Я твердо решил побывать здесь ещё раз, снова увидеть волнующие панорамы, взглянуть на удивительные модели Вселенной. Забегая вперед, скажу, что вскоре мне стало не до Космоса — у меня оказалось слишком много дел на Земле.

После того, как я побывал в Институте искусств Чикаго, расположенном на Мичиган-авеню возле улицы Монро, и которое, по слухам, содержит одну из самых больших мировых коллекций произведений искусства, я впервые догадался взглянуть на часы. Они показывали четыре часа, и я с трудом поверил своим глазам. В голове шумело от голосов, звуков, визга тормозов и режущей слух музыки со всех сторон, перед глазами стояла плотная пелена, состоящая из мириад виденных картин, звездных панорам, мельтешащих бутиков и разномастных личностей, спешащих по своим делам. Я впервые в жизни захотел спрятаться от окружающего мира, и, на мое счастье, неподалеку увидел небольшое кафе. Как я уже заметил, в Чикаго было изобилие так называемых этнических ресторанов. Итальянских было подавляющее большинство, за ними шли тайские, греческие, мексиканские, китайские, индийские, я видел даже эфиопские, и, приблизительно в том же районе, ресторан с кухней Восточной Европы.

Я попал в обыкновенную чикагскую забегаловку, производящую традиционную американскую еду, не слишком удачную помесь самых различных поваренных искусств — хот доги, сэндвичи с беконом, стейки и пиццу. Официантка, без всякой прославленной «американской» улыбки, поинтересовалась, что я буду заказывать. Я мало ел вчера, не ел сегодня, и был голодным как волк. Я заказал сэндвичи с беконом, пиццу и большую порцию минеральной воды.

Первой моей реакцией, когда мне принесли поднос с едой, была пораженная мысль «Я этого не заказывал!!!». Сэндвичи я представлял себе чем-то вроде симпатичных маленьких пирожочков, которые готовила моя бабушка, пиццу — как треугольный кусочек плоского теста с налепленными на него приправами… дудки! Сэндвичи оказались теми же хот догами, только другой формы и содержания, по размеру — как три эйфелевых башни; пицца оказалась не треугольным кусочком, а полноценным блином, порезанным на куски. Пластиковый стакан с минералкой тоже показался мне двухлитровым — наверное, сказалось общее впечатление от заказа. Мне почти тотчас стало стыдно — что подумают обо мне люди, глядя, как я поглощаю эту гору еды. Воровато оглядевшись, я понял, что мои переживания окружающему народу столь же важны, сколь проблемы вымирания диких животных в Индонезии, и с некоторым опозданием понял, что такие огромные порции считались здесь нормальными.

Я съел сэндвичи и уже доедал пиццу, когда понял, что мой желудок переполнен. Потягивая минералку через трубочку своего стаканчика, я откинулся на спинку пластикового стула и довольно сощурился на солнце, окидывая ленивым взглядом широкую и шумную улицу, на которой располагалось кафе. Обычно после еды у меня всегда поднимается настроение. Это закон, который хорошо усвоили мои родственники и товарищи, оставшиеся там, на Родине. Закон не сработал здесь.

Глядя на возвышающиеся надо мной небоскребы, я наконец понял, что не давало мне покоя всё время моей прогулки по центру города, в который я был в детстве заочно влюблен. Гигантизм и глобализация. Наверное, это должно было называться так. Я видел другое — порождения нечеловеческого разума, архитектурные монстры, поглощающие в себе тысячи и тысячи людей. Вывески на них, тоже огромные, широчайшие рекламные щиты с зомбирующими лозунгами, призывающими покупать, покупать, потреблять…

В каждом из таких зданий ютились мегакорпорации, каждая из которых представляла собой отдельный живой организм. Эти организмы могли спариваться между собой, образуя ещё большие и даже уродливые в своем гигантизме структуры, но люди, на которых строились такие проекты, были не более чем биологическим материалом для их создателей. Людям, как винтикам, как атомам клеток, из которых состояли такие корпорации, было в них место только до тех пор, пока они совершали требуемые от них действия. Если какая-то клетка начинала жить самостоятельно, она считалась больной, и на неё начинали действовать защитные функции организма-корпорации. Такая клетка выводилась из организма естественным путем.

Создавалось впечатление, что у подавляющего большинства здешнего населения, не имеющего никакой свободы действий, было только два интереса — пожевать и развлечься.

Я даже головой встряхнул, прогоняя наваждение, и снова перевел взгляд на самый высокий небоскреб Магнифисент Майл, отлично видный мне с моего места. Разглядывал я его долго, наверное, несколько минут, пытаясь вспомнить, что приходит мне на ум при виде этого создания.

Вавилон! Тогда, помнится, люди возгордились и решили построить башню, которая бы царапала небесный купол и достала бы до Бога. Всевышний прогневался за их гордыню, и покарал взбалмошный народ тем, что разделил его. С тех пор мы имеем чертову кучу языков и такую профессию, как переводчик.

Я поднялся со стула и, завернув оставшиеся два сэндвича в салфетки, уложил их в бумажный пакет. Допил минералку и направился к станции метро.

Первое ошарашивающее впечатление от Чикаго прошло, голод был утолен, и теперь я медленно шел по городу, спокойно и внимательно разглядывая вывески, здания и людей. Последние меня неприятно поражали. У каждого первого — серьги в бровях, ноздрях, губах. Странная обувь на ногах, писк моде, надо полагать, иначе зачем человек добровольно наденет на себя эти колодки; подобие штанов с длинной мотней, словно он не добежал до туалета. И — бренды. Бренды, бренды… где-то я слышал, что это слово переводится как «клеймо», которое ставят рабу или скотине, чтобы определить их принадлежность к определённому хозяину. Надо поставить себе на лоб клеймо, чтобы все знали — я тоже счастливый потребитель. От мельтешения торговых знаков на футболках и банданах я почувствовал легкое головокружение — наверное, начинал привыкать.