Тутмос

— Боюсь, не больна ли ты, Гези! Присмотри за ней, Ка-Мут. Беспокоится весь вечер! А, Нехи, это тебя послал господин Аменемнес? Надеюсь, ничего не случилось?

— Нет, но всё же поторопись, господин.

Аменемнес встретил молодого жреца на пороге храма, обнял его за плечи, сразу повёл в небольшую комнату без окон, в которой обычно проходили тайные советы жрецов. Сюда входили не торопясь, низко кланялись стоящей в углу статуе Амона, неспешно бросали в курильницу горсть благовонных зёрен, рассаживались чинно, говорили вполголоса. Порог этой комнаты обычно переступали лишь пророки, избранные старшие жрецы и члены унуита [32] , даже о самом её существовании знали немногие, хотя все проходили почти каждый день мимо скрытой в стене двери. Но на этот раз никого в комнате не было. Аменемнес затворил двери, велел Джосеркара-сенебу сесть. Он очень постарел за последнее время, и Джосеркара-сенеб ещё раз с горечью отметил это, посмотрев на его руки. Это были руки очень старого, утомлённого жизнью человека — очень белые, с тусклыми ногтями, с набухшими лиловатыми жилками. И на чёрной эбеновой поверхности стола они лежали бессильно, будто спящие.

32

…старшие жрецы и члены унуита… — Члены унуита — члены особой жреческой коллегии числом не менее двенадцати, которые обеспечивали круглосуточное дежурство при божестве.

— Божественный отец, — почтительно сказал Джосеркара-сенеб, — я слушаю тебя.

Губы старого жреца чуть дрогнули, но он не заговорил. И руки были неподвижны, не выдавали ни волнения, ни тревоги, но казались уснувшими навек. Что-то мешало жрецу заговорить, хотя он не мог позвать Джосеркара-сенеба без причины, хотя был не таков, чтобы обдуманным молчанием нарочно возбуждать в сердце собеседника почтение или страх. Казалось, он в последний раз обдумывает нечто, что можно облечь только словами, взвешенными на весах самой строгой меры. Его лицо на фоне высокой чёрной спинки жреческого кресла казалось выступившим из мрака скульптурным изображением, воплощающим мудрость истекших веков, бережно хранимую служителями Амона мудрость ушедших поколений. Аменемнес занимал кресло верховного жреца величайшего из храмов уже тридцать лет, он стал им ещё при отце нынешнего фараона, воинственном и благочестивом Тутмосе I. Жрецами Ипет-Сут [33] передавался из уст в уста рассказ о том, как Аменемнес был избран самим провозвестником божественной воли [34] , как статуя бога склонилась в его сторону, когда её извлекли из святилища во время великого праздника Ипет-Амон [35] . Неудивительно поэтому, что почтение, с которым относились к верховному жрецу, смешивалось со страхом, а преклонение перед его мудростью, опытом и знаниями граничило с благоговением. Не случайно к Аменемнесу обращались за советами не только жрецы Ипет-Сут, его ученики и верховные жрецы многих храмов Кемет, но и цари — Тутмос II внимательно прислушивался к его словам, даже брошенным вскользь, всегда спокойным и обдуманным словам, не похожим на приказы. И сейчас Аменемнес готовился произнести что-то важное, необыкновенно важное даже для него. Джосеркара-сенеб спокойно ждал, сложив руки на коленях, как ученик жреческой школы.

33

Жрецами Ипет-Сут… — Ипет-Сут — главный храм Амона в Фивах, располагавшийся на территории современного поселения Карнак, отсюда его бытующее в египтологической литературе название — Карнакский храм, храм Карнака.

34

…был избран самим провозвестником божественной воли… — Имеется в виду т. н. «оракул Амона», в узком смысле — статуя бога, которая якобы давала ответы на заданные ей вопросы. Иногда с её помощью избирали верховных жрецов, иногда даже фараонов.

35

…во время великого праздника Ипет-Амон. — Великое празднество Амона, во время которого священная статуя бога совершала плавание по Нилу в особой ритуальной ладье, продолжалось около месяца в середине времени ахет.

— Я позвал тебя для того, чтобы ты мне помог. Ни к кому другому я не мог бы обратиться с этим поручением… Ты спокоен сейчас?

— Да, божественный отец.

— Спроси своё сердце.

— Я спрашиваю, и оно отвечает: «Да».

— Ты не имел сегодня сношений со своей женой или с какой-либо другой женщиной?

— Нет.

— Не пил вина, не предавался веселью?

— Нет.

— Тогда ты можешь совершить то, что я могу поручить только тебе. Слушай же! Настало время испробовать последнее страшное средство для исцеления его величества… Ты понимаешь меня?

— Да.

— Когда родился его высочество Тутмос, радость влила живительную силу в ослабевшее тело владыки Обеих Земель, но это длилось недолго. Его величество угасает с каждым днём, лекарства больше не помогают. Царевич ещё слишком мал, чтобы взойти на трон, алчные глаза великой царской жены сказали мне то, о чём, быть может, не ведает и она сама. Нельзя, чтобы Кемет осталась без повелителя… Фараон должен прожить ещё хотя бы десять лет. И я знаю такое средство… Его позволено применить лишь в самом крайнем случае, секрет его изготовления передаётся из уст в уста лишь верховными жрецами храма Амона. Но я слишком стар, чтобы совершить всё, что требуется. Ты мне поможешь… Для этого нужна молодая сила, молодые руки. Я знаю, ты искусен, твой нож легко рассекает больную плоть, чтобы отсечь источник болезни, легко находит обломок наконечника стрелы, глубоко засевший в мышце воина, умеет отыскать и тот злой очаг, в котором уже разгорается болезнь, ещё невидимая и неведомая. Но на сей раз тебе придётся действовать не ножом… Идём со мной. Возьми светильник… Сначала мы совершим омовение у врат святилища.

Молча, совсем беззвучно они пересекли двор храма, залитый лунным светом, совсем белым, без серебра. Ни шелест листьев громадных пальм, ни трепет флагов на высоких мачтах у входа в святилище не нарушали торжественного безмолвия ночи, даже голоса жрецов унуита, воспевающих гимны спящему божеству, не доносились из глубин храма. Великий покой царил вокруг, луна дышала покоем, небо словно опустилось на воздух, ставший твердью, и мир за пределами храма казался бесплотным, тонким прозрачным кольцом, обвившим стены Ипет-Сут. Странное ощущение охватило Джосеркара-сенеба — холодок в груди и лёгкое покалывание, будто лунный луч бил в сердце. Они вошли в одно из потаённых помещений храма, долго шли по узкому коридору, уходящему вглубь. У врат святилища бога учитель и ученик совершили омовение в каменном бассейне, и Аменемнес разомкнул пояс на одеждах Джосеркара-сенеба — они должны были свободно облекать его тело, омытое от земного праха, от всех нечистых желаний. Шепча молитвы, верховный жрец сломал печать на вратах святилища и переступил его порог. Взволнованный, с бьющимся сердцем, шагнул вперёд и Джосеркара-сенеб. Но они были ещё только в преддверии святилища, сам бог пребывал за другой, тоже запечатанной дверью. Внезапно старый жрец опустился на колени и нажал на какой-то почти невидимый глазу выступ на каменной плите пола. Плита отодвинулась, и взору Джосеркара-сенеба предстал тайник, сначала показавшийся ему пустым. Вдруг раздалось тихое шипение, шелест, и в круге света блеснуло тёмное серебро змеиной чешуи. Невольно Джосеркара-сенеб отпрянул назад, хотя ему нередко приходилось видеть змей и даже извлекать яд из их зубов. Но эта не была похожа ни на одну из них, хотя молодой жрец и не мог бы объяснить, в чём заключалось различие. Преодолев страх, он наклонился и внимательно осмотрел змею, которая скользнула в самый угол тайника, но не свернулась клубком, а замерла в угрожающей позе.

— Смотри, — тихо сказал Аменемнес. — Из зубов этой священной змеи ты добудешь целительный яд… Её укус смертелен, но её яд способен убить злых духов болезни, поселившихся в теле фараона. Ты извлечёшь змею из её жилища с помощью бронзового крюка, который найдёшь в этом ларце, там же и чаша, в которую ты будешь сцеживать яд. Ты сделаешь это в святилище бога, перед ликом владыки богов, призывая его на помощь заклинанием, известным тебе с ночи посвящения — оно написано на третьей священной плите… Когда змея отдаст тебе свой яд, ты опустишь её в тайник и запечатаешь дверь святилища. Я буду ждать тебя неподалёку, вознося молитвы великому Амону. Будь осторожен… Ты понял меня?

— Да, божественный отец.

На мгновение Аменемнес задержал руку на сгибе локтя Джосеркара-сенеба, потом медленно опустил веки. Молодой жрец опустился на колени и почтительно поцеловал край его одежды. Не вставая с колен, склонив голову, ждал, когда верховный жрец уйдёт и он останется один. Вот прошелестели шаги, вот затворилась тяжёлая дверь, вот метнулось пламя светильника от лёгкого порыва ветра. Пора! Медленно, громко произнося слова молитвы, Джосеркара-сенеб сломал печать на двери святилища и пал ниц, не смея поднять глаза на статую бога. Он чувствовал странное тепло, приближавшееся к нему тяжёлой, душной волной, на мгновение закружилась голова, в сомкнутые веки ударил луч света и сразу погас. Хотя в святилище не было окон, казалось, что лунный свет проникает и сюда, что неподвижное ночное небо, минуя толщу стен и крыши, смыкается над головой и приносит одурманивающий запах ночных садов, а может быть, тех волшебных курений, которые возжигают перед своими престолами боги. Странное ощущение необъятного пространства и в то же время сжатого кольца, очерченного магическим невидимым кругом, охватило молодого жреца, одно мгновение казалось, что он задыхается, потом — что парит в неизъяснимой высоте, совсем рядом с лунным диском, сердце билось то быстро, то совсем медленно, лёгкое покалывание над бровями и в кончиках пальцев то усиливалось, то почти прекращалось, и Джосеркара-сенеб понял, что бог испытывает его, осторожно вводя в свою тайну. Вдруг отхлынуло всё, что он испытал до сих пор, и великий покой хлынул в сердце, словно уже отлетела жизнь с её заботами и трудами, словно вечность раскрыла объятия и раскинулось перед глазами беспредельное пространство блаженных полей, словно он перестал быть самим собой, предстал перед вечностью и сказал: «Вот я». Небо вновь поднялось ввысь и повлекло за собой странное тепло, в святилище стало прохладно и пусто, словно исчезли стены, сердце успокоилось и забилось ровно. Это всё, что нужно для исполнения предназначенного ему… На гладкой каменной плите у ног статуи Джосеркара-сенеб разложил инструменты, необходимые для его опасного дела. Теперь можно извлечь священную змею из её жилища…

Змея обвилась вокруг бронзового крюка, как обвивается огонь вокруг священного жезла, её чешуя горела, и от неё тоже, казалось, исходил странный жар — удивительно, ведь змеиная кровь холодна! С величайшей осторожностью, стараясь не делать лишних движений, Джосеркара-сенеб перехватил змею и пригнул её голову к чаше. Удалось! На мгновение ему показалось, что он не помнит заклинания, потом — что он не смеет произнести священных и страшных слов. Он мысленно воззвал к великому Амону, смиренно моля его не гневаться, снизойти к своему недостойному слуге. Ему показалось, что тишина вокруг изменилась, будто её пронизывали едва слышные, очень высокие звуки, похожие на те, что издают насекомые в самом начале времени ахет [36] . Низко наклонившись над чашей, к краю которой он всё сильнее и сильнее прижимал отверстую пасть змеи, он начал громко читать заклинание, и ему показалось, что голос его оглушителен, что вокруг него сыплются камни. Голос будто отделился от него и раскатом звучал где-то в вышине, над головой, вступая в таинственную беседу с безмолвным голосом божества:

36

…в самом начале времени ахет. — Древние египтяне делили год на три сезона: ахет (время разлива), перет (время сева, восхождения злаков), шему (время отдыха земли, засухи).

— О, Амон, Ра-Иукаса, о, бог, правитель богов Востока, твоё имя — На-ари-к, Касаика твоё имя, Аретикасатика твоё имя, Амон-на-ан-ка-антек-шаре твоё имя, о, Амон, позволь мне обратиться с просьбой к тебе…

Близко-близко были глаза змеи, страшные, совсем неживые глаза, горящие мёртвым сухим огнём. Пальцы Джосеркара-сенеба горели, но он знал, что может усилием воли сдержать их дрожь. Капля яда, золотисто-огневая, скользнула в чашу и медленно стекла по её стенке, покрытой священными письменами. Джосеркара-сенеб надавил сильнее, змея упруго шевельнулась в его руке, слегка задев скользким чешуйчатым хвостом.

— О, Амон, позволь мне обратиться к тебе с просьбой, ибо я, именно я знаю твоё имя. Амон твоё имя, Ирикаи твоё имя, Маркатаи твоё имя, Ререи твоё имя, Насакбубу твоё имя, Танаса, Танаса твоё имя, Шарешатаката твоё имя, о, Амон, о, Амон [37] …

Ещё одна капля стекла по стенке чаши, задержавшись на иероглифе «анх» [38] , и Джосеркара-сенеб счёл это добрым знаком. Воздух вокруг него сгущался, как перед бурей, змеиная чешуя вдруг начала слепить глаза своим блеском. Огонь жёг кончики пальцев, а внутри, у самого сердца, всё ещё гнездился холодный и покалывающий лунный луч. Ему осталось сделать совсем немного. У него и впрямь сильные руки, сильные, как у воина. И великий Амон знает, что он делает это ради спасения его величества, ради спасения Кемет. Осмелится ли он хотя бы в самом конце поднять глаза на чудесную статую бога? Если Амон позволил извлечь змею из тайника и дал ему власть над ней, значит, он не гневается на своего верного служителя и желает проявить милосердие к страдающему владыке Кемет. Дело почти закончено, яд стекает в чашу крохотными капельками, скоро их не станет совсем, и тогда священная змея вернётся в своё жилище, а Джосеркара-сенеб передаст драгоценную чашу верховному жрецу и вознесёт благодарственные молитвы владыке богов. А завтра принесёт Амону в жертву тельца и сосуд с благовонным маслом, ибо милосердие бога неизмеримо и способно вернуть к жизни даже мёртвого, а живого избавить от смертельной опасности. Теперь молодому жрецу казалось, что от статуи исходит ровное тепло, мирное, как приятный жар домашнего очага в начале времени перет.

37

О, Амон, позволь мне обратиться к тебе… — строки из подлинного египетского магического заклинания. См.: Уоллис Бадж. Египетская религия. Египетская магия. — М., 2000.

38

…задержавшись на иероглифе «анх»… — Анх на древнеегипетском языке означает жизнь.

— О, Амон, о, Амон, о, бог, о, бог, о, Амон, я преклоняюсь перед твоим именем…

Змея вдруг рванулась, сделала молниеносный бросок, ядовитые зубы, загнутые внутрь, скользнули по руке Джосеркара-сенеба. С ужасом он увидел два тёмных пятнышка на пальцах правой руки, большом и указательном. Смерть… Неожиданно взгляд его упал на кинжал, лежащий в ларце, сделанный из какого-то неизвестного ему тёмного металла. Почти не сознавая, что делает, Джосеркара-сенеб схватил его левой рукой, с размаху ударил по пальцам правой. Он не перерубил кости большого пальца сразу, пришлось ударить ещё раз, два обрубка остались на гладкой чёрной поверхности каменной плиты, а сверху хлынула кровь. Он успел ещё отодвинуть чашу с драгоценным ядом, ни одна капля крови не осквернила её. Странно, Джосеркара-сенеб почти не чувствовал боли, ощущал только головокружение, и он понял, что нужно торопиться. Так быстро, как только позволяли ему постепенно исчезающие силы, он вновь схватил змею левой рукой и отнёс её в тайник под каменной плитой. Собрал инструменты, взял чашу, боясь, что упадёт и опрокинет её, вспомнил, что ему надлежит ещё запечатать двери святилища. Перед глазами поплыли красные круги, всё быстрее и быстрее, и молодому жрецу показалось, что он слышит стук капель крови о каменный пол. Слишком сильно размахнувшись кинжалом, он не только отрубил пальцы, но и глубоко порезал тыльную сторону руки, откуда кровь била тёмной горячей струёй, хорошо ещё, что у него было достаточно силы и перерубить кость он смог очень быстро. Теперь скорее, скорей, пока не потерял сознания и ещё может идти, иначе завтра его найдут на полу святилища мёртвым, истекшим кровью, — сам искусный врачеватель, Джосеркара-сенеб понимал, что значит эта тёмная горячая струя, которая бьёт не ослабевая… Прижимая чашу к груди левой рукой, он вышел из святилища, поставил её на пол, с трудом поборов приступ слабости, запечатал двери. Он сделал всё, что должен был сделать, вот драгоценный яд, который убьёт духов болезни в теле фараона, и сам он умрёт тоже, если только яд успел проникнуть в кровь. Только бы выбраться из святилища, успеть передать чашу Аменемнесу — яд должен быть свежим, непременно свежим… Он пошатнулся, прислонился к холодной каменной стене. Как много крови! Не потому ли была так беспокойна умная ручная Гези, что предчувствовала эту горячую тёмную кровь, холод этой каменной стены, эту тьму, сгущающуюся перед глазами Джосеркара-сенеба? Оттолкнувшись от стены, он сделал ещё несколько шагов. В тумане перед его глазами мелькнула чья-то тень, но он сразу понял, что это не Аменемнес, а бесплотное существо, может быть, даже его собственная тень на озарённой светом единственного факела стене. Он мог бы зажать рану и остановить кровь, но в левой руке была драгоценная чаша. Ка-Мут, Инени, Мерит-Нейт… Увидит ли он их ещё когда-нибудь? Он молод, ему всего двадцать восемь лет, неужели владыка богов уже призывает его на загробный суд? Он ещё не успел позаботиться о своей гробнице, не сможет даже передать Аменемнесу свитки с рецептами созданных им лекарств, сила которых уже испытана не раз. Эти свитки он хранит дома, в своём рабочем покое, в ящике, ключ от которого носит с собой, их найдут очень не скоро, да и многое в них понятно только самому их создателю. Темнота перед глазами вспыхивает множеством светящихся точек, порой они складываются в таинственные письмена, но среди них нет иероглифа «анх», нет даже намёка на жизнь, они уводят в сгущающийся мрак, где сами погаснут, но перед этим погасят и слабо тлеющее пламя жизни Джосеркара-сенеба. Если яд успел проникнуть в кровь, обморок перейдёт в вечный сон и все его попытки спастись уже с того края вечности покажутся нелепыми, смешными. Правая рука, без которой не обойтись жрецу-врачевателю, рука без пальцев, лишённая возможности держать целительный нож, — что останется в его жизни, даже если великий Амон сжалится над ним? Люди, умеющие с помощью острого бронзового ножа исцелять болезни, ценятся в Кемет высоко, таких немного даже в самой Нэ и в Мен-Нофере [39] . Но Ка-Мут, Инени, маленькая Мерит-Нейт… Светящиеся точки кружатся, сплетаются в имена, имена любимых заключены, точно царские, в красные кольца-картуши [40] . Кольца вертятся с неимоверной быстротой. Джосеркара-сенеб медленно продвигается вперёд в красноватом тумане, густом и липком, как кровь. Или он уже преодолевает огненную реку, одну из тех, что сопровождает путь к вратам Аменти? Но вместо дыхания огня тело ощущает холод; лунный луч, затаившийся где-то глубоко в груди, стал подобен охлаждённому в воде металлу, пронизывает сердце насквозь. А теперь Джосеркара-сенеб как будто слышит голос Аменемнеса, но очень издалека, словно тот зовёт его по имени из-за каменной стены. Сумеет ли старик преодолеть эту стену? Джосеркара-сенеб слышит шаги, как будто приближающиеся шаги, но вот странность — голос отдаляется, звучит всё глуше и глуше, отдаётся в ушах отдалённым звоном. Мелькание красных кругов и светящихся точек всё быстрее, а вот в просветах между ними вспыхнули слепящие мертвенные звёзды, похожие на глаза священной змеи. Смерть?.. Джосеркара-сенеб почувствовал, что у него берут чашу, и упал к ногам верховного жреца.

39

…таких немного даже в самой Нэ и в Мен-Нофере. — Мен-Нофер (Менфе, Менфи, греческое Мемфис) — в дословном переводе «Белые стены», древняя столица Египта, расположенная немного южнее современного Каира. С XVI в. до н. э. был важнейшим торговым центром, а также центром почитания бога Пта.

40

…имена любимых заключены, точно царские, в красные кольца-картуши… — Картуш — овальный ободок, в который при написании заключалось царское имя, имел также ритуальный смысл защитного кольца.