Тутытита

Пришлось тут вступить мне. Понимая, что мичман по сути прав и ему это железо нужно даже меньше, чем дождю земля, я быстро загрузил того званиями и фамилиями начальников и возможными наказаниями. Мичман сдался, хотя и сказал при этом, что оставит он наш привод у себя на камбузе, а завтра мы должны будем забрать его. Мы согласились и ушли спать в гостиницу.

На следующий день мы прибыли к тем самым начальникам и обрадовали тех своим появлением, а также тем, что привезли так сильно нужный тут привод. Нам долго трясли руки, радовались и, после того как через посланного офицера убедились в наличии на камбузе привода, подписали нам накладные на груз.

Дальше мы с Андреем на неделю погрузились в работу на подводных лодках. Помимо доставки груза нам, разумеется, вменили и плановые работы. Те самые простыни и свежевыдуманные цифры.

Закончили.

Пришли в штаб отметить командировки у тех самых начальников.

– Стоять, – сказали начальники, завидев нас.

– Что такое? – не поняли мы.

– Привод пропал. Стоял себе на камбузе, а теперь нету. А мы вам накладные уже подписали?

– Да.

Начальство забулькало горловыми пузырями, и пока оно хватало воздух для вдоха, мы с Андреем быстренько смылись с базы в Мурманск.

4.5

Случилось мне однажды полететь в Комсомольск-на-Амуре с одним из наших главных в отделе интеллигентов Борисом Марковичем. У него от интеллигента было всё: очки, седая бородка клинышком, взгляд с прищуром и знание слова «отнюдь». В Москве, где у нас была пересадка и куча времени между самолётами, Борис Маркович потащил меня в Третьяковскую галерею. У него аж заклокотало от справедливого возмущения, когда он узнал, что я в ней ни разу не был. Такая серость, такая серость. Как талый апрельский снег – такая серость, надо думать. Ну пошли. Кто знает, может, мне там понравится так, что я останусь там жить.

Не остался я там жить, сразу скажу. Прежнюю гармонию с миром я обрёл лишь тогда, когда мы наконец вывалились оттуда. Борис Маркович – одухотворённый и, судя по приободрённому взгляду, хапнувший ещё интеллигентности, а я – злой и иззевавшийся. Там, внутри, он меня всюду тащил из зала в зал: а смотрите, мол, сюда, ах, да не может быть, что за чудо. А теперь идёмте тут, я вам сейчас такое покажу, что вы удивитесь так, что ваш рот навеки останется открытым. Какая непревзойдённая кисть, какой мазок, какая мысль. Тьфу, короче. Если вот этот весь набор про мазок, очки, бородку и слово «отнюдь» и есть интеллигентность, то я быдло. Я там у них знаменосец в этом войске. Я у них там орденоносец.

Помню, моё терпение треснуло, когда он меня притащил к импрессионистам. Я там его мазок и кисть перебил, сказав что-то про левую ногу и пьяный угар. А в конце, желая показать ему, что тоже имею отношение к интеллигенции, добавил: «Надысь». У них там, в галерее, так громко такого слова никто в жизни не говорил, поэтому на нас все обернулись. Борису Марковичу ничего не оставалось, как вместе со мной вышвырнуться на улицу. О, счастье!

До Комсомольска долетели молча. Видимо, он всё не мог мне простить моего «надыся».

Завод, на который мы приехали, некогда процветающий, с кучей заказов от флота, на тот момент представлял собой уныние. Громадина, рассчитанная на сотни одновременных заказов, еле-еле справлялась с одним-двумя. По ту пору там в особо секретной обстановке строили лодку для продажи индусам. Чертежи и почти вся документация, как сказал мне инженер, пропали ещё в девяностых. Так строить было труднее, но зато ещё секретнее, от этого местный особый отдел имел дополнительное спокойствие. Когда нас сопровождающий от завода привёл на борт, я нырнул вниз – лодка-то моего проекта, я там каждую цистерну в лицо знаю. Сопровождающий, когда меня потерял, испугался, и они с Борисом Марковичем стали повторять моё имя в жерло верхнего рубочного люка. Я тем временем посетил «свою» каюту, даже полежал на «моей» шконке, представил: сейчас зайдёт Лёха, позовём Мишку и, покуда командир рыбачит, попишем планы боевой подготовки. В смысле, врежем спирта.

Мои сопровождающие осторожно проникли в центральный пост, не переставая меня звать. Мне стало их жалко, и я им явил себя, мастерски, рывком преодолев небольшой трап. Вот у них не было меня, раз – и вот он я, стою рядом молодцеватый. Хотя и снова не интеллигентный – я видел, как Борис Маркович покрылся потом переживания о том, куда это я делся на секретном объекте.

Сопровождающий ничего не сказал. Он лишь грозно, как ему казалось, на меня посмотрел. В том взгляде грозность утонула в страхе, я это видел.

Дальнейший диалог стоит привести без искажений.

Я сказал:

– А что же, когда приёмо-сдаточные испытания?

– Какие такие испытания? – сопровождающий аж пригнулся от вопроса. От волнения он в словах букву «к» стал произносить длинно, будто их там две или даже три.

– Лодка идёт на продажу индусам, кто-то же должен быть в сдаточном экипаже.

Вот когда я это сказал, то там, в центральном, случилась сцена.

Сопровождающий выдал какие-то пугающие звуки, побежал к рубочному люку – не слышал ли кто, вернулся, уставился на меня глазами, полными ужаса, как будто увидел перед собой жерло ада, отшатнулся и, постепенно приходя в себя, выдал:

– Это секретная информация. Никто не должен. А если и должен, то не вы. То не мы. Что теперь будет! Как вы смеете?

Подключился и интеллигентный Борис Маркович, он сказал:

– Эта информация, Вадим, отнюдь не открытая, стало быть, мы с вами обязаны чтить задачи страны и держать их в секрете.

Я их перебил, как обычно, без всякой культуры общения: Я не знаю, дорогие друзья, чего вы так всполошились, но там, где я был три года назад, о той секретной информации знал любой дворовый пёс, знали дети и знали продавщицы пивных ларьков.

Мне ничего не ответили, видимо, обиделись на то, что я позволил продавщицам и псам знать наш секрет. Наверное, на это.

Оставшееся время, которое мы провели на заводе, Борис Маркович со мной не разговаривал, только по работе и только с использованием своего любимого слова «отнюдь», подчёркивая, какая огромная чёрная пропасть в культуре простирается между нами.

В тот момент я не знал, что, когда этот борт будет через несколько лет сдаваться, мой друг мичман Лысенко Алесей Иванович, записавшись в сдаточный экипаж, выйдет на нём в море. На лодке случится авария, погибнет много людей. В их числе и Алексей. Вечная память вам, ребята!

Вот. А вы говорите – интеллигенция. Надысь вам всем.

С тех самых пор, когда в меня тычут словом «отнюдь», я всегда хочу спросить – от чего?

4.6

Самое время о Ларисе, которая Ипатьевна. Она была набожна. Соблюдала все, какие есть, посты, знала все праздники, часто посещала церковь и носила платок.

Я давно заметил, что люди, не востребованные в жизни, порой находят себя кто где. Я знавал поэтесс, у которых вуаль закрывала свисающий абордажным крюком нос. В иных просыпается любовь к фауне или флоре, и они своей любовью щедро орошают кошек и кактусы, ожидая взаимности.