Туз в трудном положении

Эми раздвинула перед ним занавес, и он вышел под привычный свет софитов. Зал был набит битком: впереди устроились журналисты, за ними – сторонника Хартманна со съезда, джокеры и работники больницы. Эми с Джоном предлагали ограничить аудиторию только представителями средств массовой информации, но Грег с ними не согласился. Большая толпа джокеров осадила больницу, и Грег потребовал, чтобы им также разрешили присутствовать. После того, как в зале не осталось места, охранники закрыли двери, но через их стеклянные вставки Грегу было видно, что коридоры тоже полны.

Грег сказал Рэю, чтобы джокеров впускали. Они – наши люди. Мы все знаем, почему они встревожены. Если при них нет оружия, пусть заходят, пока места не кончатся. Я тебе доверяю, Билли. Я знаю, что ничего не случится.

Рэй был до боли благодарен ему за эти слова. Это тоже было вкусно.

Грег медленно прошел к кафедре и вцепился в нее обеими руками. Глубоко вздохнув, он услышал, как этот звук отразился от выложенных кафелем стен. Кукольник ощущал волны сочувствия, накатывавшиеся со всех сторон. Он наслаждался ими. Грег видел марионеток, разбросанных по залу: Арахис, Скребок, Светлячок – и еще с десяток только в нескольких первых рядах. Грег по долгому опыту знал, что толпой управлять легко. Если ты контролируешь некоторых, остальные следуют за ними.

Все будет просто. Все будет элементарно. Ему стало противно.

Грег поднял голову и с серьезным вином сказал:

– Я… я, право, не знаю, что…

Он специально замолчал и закрыл глаза. «Хартманн, берущий себя в руки». Из зала донеслось сдавленное рыдание. Он мягко потянул за десятки телепатических ниточек и почувствовал, как его марионетки приходят в движение. Заговорив снова, он позволил своему голосу чуть задрожать.

– …не знаю, что вам всем сказать. Врачи уже дали вам свое заключение. Э-э… мне бы хотелось сказать, что с Эллен все в порядке, но это было бы неправдой. Давайте скажем просто, что состояние у нее настолько хорошее, насколько сейчас можно было бы рассчитывать. Ее физические травмы исчезнут, что до остального… – Опять пауза. Он на секунду понурил голову. – Остальное потребует немалого времени. Мне сказали, что цветы и открытки, присланные кем-то из вас, уже занимают целую комнату. Она попросила меня вас поблагодарить. Ей нужны поддержка, молитвы и любовь, которые вы ей дарите.

Он повернулся к Эми.

– Я собирался попросить миз Соренсон, мою помощницу, зачитать вам мое заявление. Я даже составил его, сообщая, что снимаю свою кандидатуру в связи… в связи с сегодняшним несчастным случаем. Я даже прочел его Эллен. А потом она попросила меня дать листок ей, и я это сделал. И вот что она мне отдала.

Они послушно ждали. Кукольник посильнее натянул нити.

Грег сунул руку в карман и вытащил ее обратно, сжимая кулак. Повернув руку, он разжал пальцы. Обрывки бумаги полетели к деревянному полу.

– Она сказала, что уже потеряла сына, – негромко проговорил он. – И еще сказала, что не намерена терять все остальное.

Кукольник натянул нити изо всех сил, открывая разум марионеток. Шум в зале стал нарастать, достиг максимума – и смолк. В задней части зала, где находились джокеры, начались аплодисменты, которые постепенно распространились на весь зал. Вскоре все уже встали на ноги, хлопая в ладоши, смеясь и плача одновременно. Атмосфера внезапно стала напоминать молельное бдение: все раскачивались, кричали, плакали, горевали и торжествовали одновременно. Он видел, как Арахис размахивает своей единственной рукой: его рот черной раной рассек его чешуйчатое жесткое лицо. Он подпрыгивал на месте. Его возбуждение задело джокера Светлячка: его пульсирующее сияние соперничало с фотовспышками.

Камеры поворачивались так и этак, снимая странное празднество. Репортеры лихорадочно шептали в микрофоны. Грег стоял неподвижно, задержав руку над клочками бумаги. Спустя несколько мгновений он позволил своей руке опуститься и поднял голову, как будто только сейчас услышал шумное одобрение зала, и в наигранном недоумении покачал головой.

Кукольник ликовал. Грег перевел часть украденной способностью реакции на себя самого – и ахнул от чистой, неразбавленной силы эмоций. Он поднял руки, призывая к тишине, а Кукольник чуть отпустил веревочки марионеток. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем его голос стал слышен.

Он с трудом выдавил:

– Спасибо! Спасибо вам всем. Наверное, кандидатом следовало бы выдвинуть Эллен: она трудилась столько же, сколько я, – а может, и больше, – даже когда уставала из-за беременности и чувствовала по утрам тошноту. Если я съезд не устраиваю, мы могли бы выдвинуть ее.

Это вызвало новую овацию и даже одобрительные крики, перемежающиеся рыдающим смехом. И все это время Грег адресовал им бледную, натянутую улыбку, в которой от Кукольника не было ничего. А какая-то часть его существа презрительно наблюдала за происходящим.

– Я просто хотел всем вам сказать, что, несмотря на все, мы продолжаем борьбу. Я знаю, что Эллен видит нас из своей палаты, и она просит, чтобы я поблагодарил вас за сочувствие и неизменную поддержку. А сейчас я хотел бы к ней вернуться. Миз Соренсон ответит на все вопросы, которые у вас могли остаться. Еще раз спасибо вам всем. Эми…

Грег приветственно вскинул руки. Кукольник с силой дернул нитки марионеток. Они разразились приветственными криками, заливаясь слезами. К нему снова вернулись все его возможности.

Теперь все было в порядке. Он это знал. И почти всем своим существом ликовал.

14.00

Звуки какой-то мыльной оперы просачивались сквозь гипсокартонные стены дешевенького номера мотеля. На экране в ее комнате хорошенькая юная девушка-джокер с ярко-голубой кожей по подсказкам ведущего пыталась угадать пароль. Закутавшись в дешевый жесткий халат, купленный ее таинственным благодетелем по скидке в отделе хозтоваров, Сара сидела на кровати и всматривалась в картинку так, словно это было важно.

Она все еще пыталась собрать воедино те осколки стекла, которые срочные новости оставили у нее в желудке. У супруги сенатора Хартманна произошел выкидыш в результате трагического падения… Сенатор мужественно боролся с горем, сражаясь за политическое выживание в зале съезда. Проявляя именно то упорство, которое Америке необходимо взять с собой в девяностые годы, подразумевал тон комментатора. А может, это просто у Сары в ушах шумела кровь.

Ублюдок. Чудовище. Он пожертвовал женой и неродившимся ребенком, спасая свою политическую шкуру.

Лицо Эллен Хартманн выбилось из-под покрова, который она набросила на свои воспоминания о кругосветном турне. Бледная отважная улыбка, понимающая, терпеливая… бесконечно трагичная.

И вот теперь она лежит, исковерканная и умирающая, потеряв ребенка, о котором так мечтала.

Сара никогда не была ярой феминисткой, которым свойственно рассматривать все отношения между людьми с точки зрения огромных коллективов, политизированной метафоры, когда каждый мужчина – это МУЖЧИНА, а женщина – ЖЕНЩИНА.