Твари, подобные Богу

— Кругом враги, — почти пропел Иван, по обыкновению плохо слушая отца и не в силах дождаться, когда тот перестанет «вещать». Но, самое смешное, буквально два дня спустя он из-за козней одного мелкого пакостника действительно поимел крупные неприятности на работе…

В то давнее утро Иван под благовидным предлогом удрал из-за стола и лишь время от времени, проходя мимо, прислушивался — если откровенно, не без любопытства — к обрывкам разговора отца и Таты.

Очень часто вещие сны предсказывают катастрофы… история знает множество примеров… незадолго до гибели «Титаника» сотни людей видели крушение во сне, о чем рассказывали знакомым еще до несчастья… Джон Дунн увидел во сне газетный заголовок, сообщавший об извержении вулкана на Дальнем Востоке и четырех тысячах жертв… Реальное извержение случилось через неделю, только унесло жизни не четырех, а сорока тысяч человек…

Иван словно услышал голос и интонацию отца:

— Знаешь, Таточка, то, что пророческие сновидения существуют, практически неоспоримо. И, если признать правомерность концепции нелинейного времени, тут нет ничего странного. Говорил же Эйнштейн, что различия между прошлым, настоящим и будущим — не более чем иллюзия. Он, конечно, знатный парадоксалист, но, согласись, к его мнению стоит прислушаться. А в таком случае нужно ли удивляться, что наш мозг, выпущенный сном на свободу, получает возможность заглянуть в будущее?

Тата вежливо улыбалась, но Иван по ее лицу видел, что она не готова проникнуться фантастичной идеей, пусть и подкрепленной авторитетом Эйнштейна. Тогда к подобным вещам они относились скептически. Однако с тех пор Иван на личном опыте убедился, что во всем этом что-то есть… хрен его знает что… но есть.

А значит, надо быть осторожнее и, кстати, выяснить, как там дела у Таты. Не случилось ли у нее чего.

* * *

К работе он подъехал одновременно с Главным, и тот, пожав ему руку и приветственно хлопнув по плечу, сказал:

— Удачно, что я тебя встретил. Заскочи на минутку ко мне в кабинет.

Они наскоро переговорили о текущих делах, а потом Главный, уставив глаза в стол, произнес:

— Тут такая штука, Иван…

«Сон сбывается?» — коротко мелькнуло у того в голове.

— Как ты знаешь, Протопопов вернулся после болезни и… одним словом, рвется в бой. Оно и понятно: соскучился по работе. Вот только… Его дела почти целиком перешли к тебе, и ты, должен сказать, прекрасно с ними справлялся, поэтому я в затруднительном положении… Разумеется, я бы предпочел оставить все как есть, коней на переправе не меняют… — Главный откашлялся. — Но, к сожалению, придется — тут и объяснять нечего, он в своем праве. Не беспокойся, все самые крупные проекты и самые важные клиенты останутся у тебя, мы сейчас просто не можем ими рисковать. Но афишировать этот факт не будем, надеюсь, ты меня понимаешь?

Иван понимал. И то, что должен помалкивать, и то, что тайное рано или поздно станет явным — и тогда он неминуемо наживет себе опасного врага.

Ведь Протопопов — господин с гонором.

Глава 5

Ласточка с ранних лет была миниатюрно-прелестна и за годы ничуть не изменилась — разве что с заменой подлинного румянца на искусственный стала еще больше напоминать фарфоровую статуэтку. На посторонний взгляд, чем плохо, радуйся. Но для Ласточки ее кукольное изящество оборачивалось сатанинским проклятием: внешности приходилось соответствовать, подлаживать под нее жизнь. Что прикажете делать, если при виде тебя у людей возникает лишь одно желание — спрятать этакую красоту подальше, за стекло, чтобы не разбить, не сломать, не испортить? И потом любоваться: какое чудо, ах-ах! Плохо знавшие Ласточку обижались, сталкиваясь с твердым характером и лошадиной выносливостью той, кого сами для себя назначили хрупким эльфом, а особо импульсивные натуры даже разрывали общение. Дескать, вот лиса! Вот притвора! А мы-то с ней носимся как дураки.

Не раз на собственной шкуре убедившись, что в человеческих заблуждениях всегда виноваты другие, Ласточка научилась скрывать, что ее характер соответствует не облику, но имени.

* * *

Мать назвала ее Властой.

Александр Тарасов и Валентина Ласкова, агроном и школьная библиотекарша, всего год как приехали в село по зову сердца — и распределению, — но уже успели освоиться на новом месте и нетерпеливо ждали появления первенца. Сына конечно, как же иначе?

— Если ты не против… пусть он будет Влас, — однажды предложил Саша. Так звали его отца, погибшего на фронте в Великую Отечественную.

Любящая Валя молча коснулась руки мужа и серьезно, торжественно кивнула.

— К тому же это сокращение твоего имени и фамилии, — счастливо улыбнулся Саша.

Валечка, задохнувшись от нежности, обхватила за шею своего «садовода» и прижалась к нему всей грудью и животом. Это было в начале беременности, весной. А через полгода, ранней промозглой осенью Саша, разъезжая по полям в тощем пальтеце, подхватил пневмонию. Он надрывно кашлял, температурил, но слышать не желал о врачах; куда там, горячая пора! «Что ж я, всех подведу из-за глупой простуды? В район потащусь, в больницу? Целых два дня потеряю? Нет, Валюша, давай своими средствами обойдемся». Валентина в подчинении мужу видела особую женскую доблесть, поэтому, сдерживая беспокойство, выхаживала его малиной с пирамидоном и «скорую» вызвала лишь в тот день, когда Саша забредил и не смог подняться с постели.

Через неделю он умер от отека легких. Еще через две в той же больнице на свет появилась девочка, его дочка. «Власта», — сквозь слезный туман отвечала безутешная молодая вдова на вопрос об имени. Окружающие откровенно недоумевали, отговаривали — «пожалей девчонку, засмеют! Ласта какая-то!» — но Валентина упрямо стояла на своем.

— Я Сашеньке обещала, что будет Влас. Вот и будет, только еще с двумя буквами: «Т» и «А»… Тарасов Александр… — не совсем понятно объясняла она, моментально начиная всхлипывать. — К тому же имя — это судьба. Пусть наша доченька, когда вырастет, властвует над миром. Не как мы с Сашенькой…

И заходилась в рыданиях. Очень скоро с ней перестали спорить: Власта так Власта, жалко, что ли? Хоть горшком назови, только не плачь.

Девочка, поначалу хилая и болезненная — в отца, тревожилась Валя, прикусывая сразу начинавшую прыгать губу, — уже к двум годам сделалась такой «кукляшкой», что никому и в голову не приходило ее дразнить. В детском саду не только воспитательницы, но и сами дети звали ее исключительно Ласточкой и обращались как с невиданной, драгоценной игрушкой. В известном смысле мечта матери сбывалась: ее дочь действительно властвовала — если под этим понимать вечное сидение на троне. А там как: возвели и сиди, царствуй, потакай раболепию подданных, не то полетишь вверх тормашками. Редкие, робкие попытки маленькой Ласточки побыть нормальным ребенком вызывали у старших и сверстников панику и протест: куда? Упадешь! Расшибешься! Не трогай, такая тяжесть! Сиди, не бегай, пусти, оставь, я сделаю.

Она быстро смирилась, поняла, что проще не сопротивляться. Ни друзей, ни подружек ни своего возраста, ни старше, ни младше у нее не водилось — как злополучный Гулливер, она всем была не по размеру. В школе ей неизменно, толком не дослушав, завышали оценки, словно не ожидая от игрушечной девочки настоящих знаний, и она огорчалась, потому что знала много и тратила на учебу массу времени и сил. Чего, чего, а сил ей было не занимать. Но ее даже зверюга-физкультурник на полдороге снимал с кросса: мол, все-все, хватит. Вижу, можешь. Молодец. Пятерка. Ласточка не подозревала, что он уж который год добивается благосклонности ее матери, будоражившей мужские умы высокой грудью, тонкой талией, грустным взором и трагической преданностью своему «покойнику». Сельские бабы злились: не сиди собакой на сене, не морочь человека. Однако при всем желании ни в чем не могли упрекнуть Валентину с ее пускай надоевшим, но честно выстраданным нимбом вдовства и отчаянной, исступленной любовью к дочери.

Такая любовь сама по себе — стеклянный колпак, а Ласточке в довершение бед все, всегда и везде — соседи, знакомые, незнакомые, учителя, одноклассники, на субботниках, сборах сена, урожая, уборке класса, — охотно и единогласно отводили роль беспомощной «младшенькой». Девочку будто забыли распеленать, а ей не без оснований мечталось о лидерстве и великих свершениях — наполеоновский комплекс свойственен не только мужчинам. Она задыхалась, но не знала, как показать, что выросла.

Время шло, ничего не меняя и лишь добавляя страданий. Хорошенькая Ласточка чуть не с первого класса грезила о большой любви со всеми положенными атрибутами, а в нее никак никто не влюблялся. Каждый вечер она засыпала под мечты о будущем романе. Записка: «Можно проводить тебя после школы?». Она трепещет — кто писал, неизвестно, — но внешне остается невозмутима. Пишет внизу: «Да» и оставляет сложенную бумажку на парте. После уроков выходит из школы, незаметно оглядывается по сторонам. Никого. Разочарованно бредет обычной дорогой — и вдруг ее догоняет… кто? Ну, скажем, одноклассник Вовка. Или Юрка-мотоцикл. Но лучше Сережа из восьмого «Б». Впрочем, неважно кто, лишь бы не дурак и не чучело. Важно, что они становятся неразлучны, дружат, он остается рыцарски предан ей до конца школы и после экзаменов они женятся. Ласточка только не могла решить, когда начинать целоваться: на выпускном или раньше, в десятом классе? Мать воспитывала ее строго, но ради своего героя Ласточка готова была на некоторые уступки.