Твари в пути

— Отец? — только и спросил Сахид Альири. Незнакомец знал имена его рода до седьмого колена, но больше его испугало «не-ашин». Откуда он знает?

— Тот, кого ты зовешь Алон-Ан-Салемом, великий мистик Пустыни.

Сахид Альири опешил. Он не знал, что у великого визиря есть дети.

— Ответь мне: что самое печальное в жизни человека, ловец удачи? — спросил сын визиря; асар промолчал, и голос ломающихся глиняных черепков продолжил: — Самое печальное — то, что половина жизни тратится на повторение. То есть истинно, по-настоящему, человек живет не более чем половину жизни. Но я-то уже свое почти отжил, поэтому повторю еще раз: «Не бойся, ловец удачи. Ты можешь подойти ближе. Не все в этом дворце желают тебе смерти».

— Чего же желаешь мне ты?

— Всего лишь того, что один честный пустынник другому при встрече на караванной тропе: желаю здравствовать, когда есть тени от пальмовых листьев и когда их нет, да свершатся все твои начинания, думы обратятся в деяния, а деяния — в блага, и пусть берегут тебя небо, пески и ветра. Я не знаю тебя, ловец удачи, а как я могу желать смерти человеку, которого не знаю и который мне ничего дурного не причинил. Но и как я могу вообще желать смерти другому, если я не давал ему жизни, тогда как моя собственная жизнь была мне дарована?

— Твои слова воистину мудры.

Сахид Альири даже не предположил, что, возможно, все это уловка, чтобы поймать его, что человек в зеленой чалме, так и не повернувший головы, — на самом деле один из прихвостней визиря, и что, прикрываясь добродетельностью, он просто выжидает, чтобы подманить его, Карифа, поближе, как нередко в прошлом делал и он сам. Нет, он так не думал. Что-то говорило ловцу удачи, что ему не ст`oит опасаться этого человека.

Асар просто направился к балкону, но, не преодолев и пяти футов, отпрянул назад.

— Это не пар… — прошептал он, глядя на льющийся через парапет серебристый туман.

— Нет, это пар, — ответил сын визиря. — Но не тот, который ты предполагал увидеть, ловец удачи.

Сахид Альири, переборов себя, вновь шагнул к балкону. И тут он заметил, что пар начал срываться с его губ при дыхании, а кожа покрылась мурашками. Ему вдруг стало невероятно холодно. И как такое возможно? Он ведь в Пустыне!

— Что это? — спросил он, подходя ближе. Асар вжал локти в бока и начал дуть на ладони, пытаясь их согреть, — его будто вырвали с палящего солнца и окунули на дно залива Лут-Кенени, что у берегов Эгины.

— Величайшее сокровище, — негромко сказал голос глиняных черепков. — От которого кровь стынет в жилах, от которого сердце замедляет свой бег, от которого слезы превращаются в…

— Лед.

Сахид Альири подошел ближе и обошел скамью. Человек в зеленой чалме не обернулся на гостя — он не пошевелил ни одним мускулом.

Взглянув на его лицо, ловец удачи отшатнулся и уперся спиной в ледяной парапет. Будто и не почувствовав холод, он положил ладони на ограждение.

Лицо сына визиря напоминало маску. И дело здесь было отнюдь не в невозмутимости. Лицо этого человека было сплошь покрыто изломанными трещинами, на некогда прямом носу виднелся осыпающийся скол, губы походили на клыки — все, что от них осталось, — это лишь обломки, истончающиеся с каждой секундой или новым словом. В глазах и на коже отсутствовал даже намек на влагу. Эти глаза человека в зеленой чалме будто сошли со старинных панно — наполовину стертые век`aми и пылью, они незряче глядели прямо перед собой. На руках сына визиря отсутствовали некоторые пальцы, и при этом у скамьи была рассыпана глиняная крошка, проглядывающая в кучках более мелкого песка.

— Кто ты? — выдавил Сахид Альири. — Или, вернее, что ты такое?

— Человек, — зашевелил губами сын визиря. С каждым словом его губы трескались сильнее и с них опадали осколки сухой глины.

— Что с тобой сделали? Это все визирь, я прав?

— Не старайся долить больше воды в кувшин гнева из пересохшего источника. Никто не виноват. Не всегда кто-то виноват. Я всего лишь умираю. Разве, когда асар стареет, у него не выпадают волосы, зубы? Кожа не дряхлеет? Воспоминания не утрачиваются?

— Да, но… ты — не асар.

— Чревом моей матери был атанор, дышащий багрянцем горн. Я — дитя Великого Делания.

— Алхимия… — прошептал Сахид Альири. — Ты вышел из алхимического горна… голем.

— Дитя нумерологии, алхимии и астрологии.

— Он тебя создал… Вот почему ты называешь его отцом…

— Я был инструментом, как клещи или перегонный куб, будто игла или нить. Но я стал б`oльшим, чем сам полагал. Мне открылся мир, прекрасный своими нескончаемыми кладовыми непознанного, и я стал его изучать, чувствовать. Когда я смог не только мыслить, но и осознавать, отец обратил на меня свой взор. И это был не взор кузнеца на его молот, а взгляд скульптора на его статую. Творение…

— Ты стареешь… — Сахид Альири глядел на глубокие борозды на скулах голема, на застывшие, неморгающие веки, на его истончающиеся пальцы. — Отчего?

— Ответ так же очевиден, как и причина высыхания источников, увядание плодов, дряхление солнца.

— Это время, — сказал асар. — Но сколько же тебе лет?

— Одиннадцать тысяч и восемьсот восемьдесят оборотов солнца, или тридцать три года.

— Тридцать три года… — вздохнул Сахид Альири. — Незавидная участь. Но почему ты здесь?

— Я будто горшок с цветком. С увядающей гюль… — Довольно крупный кусок губы откололся во время произнесения этих слов. Он упал на колени сына визиря и раскрошился от удара. Новообразовавшаяся дыра чернела до середины левой щеки, обнажая зубы и шевелящийся во рту язык. — Я лелею надежду, что, пребывая здесь, смогу охладить внутри себя землю, корни, стебель, листья и лепестки настолько, что они выживут. Пускай уснут, но будут присутствовать, будут хотя бы видеть сны, потому что главное для меня — это видеть.

— И ты веришь, что холод поможет тебе заснуть?

— Нет.

— Но тогда, как же…

— Вера и надежда различны, словно близнецы, которых все путают… Я рад только, что могу быть здесь, и разговор с тобой, ловец удачи, ст`oит моих последних сил… Я вижу тебя, я познаю тебя, я хочу понимать тебя. А если засну, хочу помнить о тебе. Это место подарит мне покой. Погляди вниз…

— Это место?

Сахид Альири осторожно повернулся и глянул через парапет. Несколько долгих, как каторжный день, мгновений асар не мог оторвать от них взгляда. Около дюжины фигур, напоминающих застывшие в гротескных позах статуи, стояли в огромном глубоком колодце. Ледяные торсы, покрытые множеством витых узоров, ледяные руки, напряженные в мышцах и тянущиеся кверху, рты, разорванные в криках.

— Это тюрьма для эйренибов и борров, духов льда и снега. Преданные отцу ловчие духов пленили их у Стены Вечного Льда, на далеком севере. Они охлаждают весь дворец, но, помимо этого…

— Вода, — догадался Сахид Альири. — То, что ценится дороже золота. Замороженная вода. У кого в Пустыне есть вода, у того есть власть.

Голем не ответил. Сахид поглядел на него — половина лица зияла прорехами. Левой части рта уже не было. Через правый глаз протянулась ветвистая трещина, уходящая под чалму.