Тверской гость

– Грех! Грех! Господь на том свете всех рассудит. Не суди сам...

– Ага! Меня - судят, а я - молчи? Ну, не на того Шарика цепка: тонка и не крепка! Мне тоже зубы даны не молоко жевать. Укушу, так до кости. И не спорь ты со мной, сделай милость! Надоело мне среди волчьей стаи жить. Все равно скоро уйду...

– Опять? Ведь сколь ходил - бестолку. Или веришь...

– Верю. Одна думка осталась. Уж если там, куда пойду, ни богатства, ни правды не сыщу - аминь. Зови, попадья, батьку кутью слизывать. Нет, значит, на земле правды!

– Далеко собрался?

– Далеко.

– А товар?

– В долг возьму.

– Дадут ли?

– Дадут! Жадность одолеет. Я за куну* десять посулю.

______________ * Куна - денежная единица на Руси. Были куны тверские, московские, новгородские.

– Где возьмешь-то? На земле, что ли?

– Один раз и ты угадал. Там, куда иду, на земле золото лежит.

Иона вытаращил глаза, всплеснул руками. Широкие рукава рясы так и взметнулись.

– Ты что удумал? Что удумал?
– приблизив сухое лицо к Никитину, зашептал он.
– Начитался книг-то! Вракам поверил? Господи! То-то у него Индикоплов на столе... Выкинь из головы сие!

– Что так?

– Да господи... никто же не ходил туда, в эту...

– Не бойся, говори: в Индию.

– Господи, господи, помилуй и спаси... В Индею... Ох ты, горе! Может, и нет ее.

– Товары оттуда возят.

– Кто? Христиане?

– Ну, сурожцы* у басурман берут...

______________ * Сурожские гости - купцы из города Сурожа в Крыму, через который шла значительная часть русской торговли с Востоком и странами Средиземноморья.

– То-то. У басурман! У нечистых. Те с чертом в ладу. А тебе куда соваться? Да и где она, Индея? Знаешь, что ли?

– Узнаю. В Сарае, говорят, бывали индийцы. Стало быть, пока по Волге плыть.

– Забудь, забудь сие! Диаволы там, черти, чудища, мамоны живут! Вона и Индикоплов то же пишет. Проклятое там золото! Молись, чтоб искушения избегнуть!

– Это, дьяче, тебе молиться, а мне - путь искать. Не суетись. И помалкивай. Никому про мои думы знать не след. Услышу, что языком молол, из души долой!

– Боже пресвятый! Афанасий! Одумайся! Ты же как родной мне...

– А коли как родной, так и не мешай... Эх, дьяче, един ты у меня в Твери, кто понять мог, а и то не захотел! Ну, будя. Поговорили.

Иона испуганно крестился, глядя на бледного, с воспаленными глазами Никитина.

Вскоре ближние заметили в Афанасии еще одну перемену. Похоже, первая смекнула, в чем дело, ключница Марья. Но, смекнув, не обрадовалась.

– Афоня-то, - пригорюнясь, поведала она Ионе, - на Олену кашинскую заглядываться начал!

– Но? Слава тебе, господи!
– обрадовался Иона.

– Чего ты скалишься-то, отче?
– покачала головой Марья.
– Ведь первая на посаде невеста. И баска* и богата. Кто ее за него отдаст? Не по топору топорище.

______________ * Баский - красивый.

– Ничего, ничего, даст бог!
– весело защурился старый дьяк.
– Авось разбогатеем... Может, выкинет теперь дурь-то из головы!

Марья пошла прочь. Иона на радости уж заговорился: свадьбу сыграл.

В хорошую минуту дьячок вздумал пошутить над Никитиным, но только помянул про белую лебедь, как Афанасий сурово свел брови:

– Чего понес? Какая тебе лебедь привиделась?

Иона притих.

А Никитин и правда задумывался о дочери посадского богатого гостя Василия Кашина. Так и стояло перед ним ее продолговатое, с чуть выступающими скулами, сжатыми висками и ямочкой на округлом подбородке лицо. Никогда не встречал подобной красы.

Словно свечу во мраке зажгли, как увидел он Олену, возвращаясь однажды из церкви.

Он тут же охладил себя: не заглядывайся, не твоя доля! Гнал мысли об Олене, досадовал на себя, что не властен над сердцем. Потом его охватила злоба. А почему не его доля? Почему ему радости знать не дано? Или добиться Олены не сможет?

Как-то по-новому увидел и себя и свою жизнь. Залез в нору, спрятался, а что толку? Дать растоптать себя? Все запротестовало в его душе. "Врешь, не сломили! Еще постою за себя! Не таков Никитин!"

И мысль о поездке в сказочную, никем не виданную Индию овладела им с еще большей силой.

Денег и товаров для дальнего торга нет... Что ж? Можно взять в долг. И хоть несладко было идти к тверским толстосумам, Никитин решился на это. Впрочем, здесь ему повезло. Неожиданно сам Василий Кашин зазвал к себе Афанасия... С того дня все переменилось. Дни полетели, как вспугнутые птицы. Жизнь опять распахнула перед Никитиным свои ворота.

Ладья уже далеко отошла от вымолов. Песня кончилась, последний раз всплеснув над волжской ширью.

– Поворачивать, что ли, Афанасий?
– окликнули Никитина.
– Вона куда заплыли.

Никитин огляделся. И впрямь пора было поворачивать. Он велел убрать парус. Ладья медленно развернулась. Шагнув к скамье, Никитин отодвинул одного из мастеровых, сам взялся за еще не обтершиеся рукояти весел. Роняя капли воды, они описали широкий полукруг.

Пристав к берегу, укрепив ладью цепями, Никитин махнул рукой:

– Пошли, ребяты! Расплачусь!

Он не стал надевать кафтан, только накинул его на плечи и зашагал тропкой через слободские огороды вверх, к дому.

Мастеровые как были, прихватив топоры и веревки, тронулись гурьбой за ним.

Этот день в добротном, на два яруса, со слюдяными оконцами доме Василия Кашина начался хлопотливо и тревожно. Сам хозяин, как поднялся, сходил в церковь, поставил свечу заступнице - тверской богоматери, побывал на пристанях, в амбарах, посмотрел, как работники чистят лошадей, сунул нос во все углы, поворчал и ушел наверх, в заветный терем, куда без особых причин никому из домашних лучше было не стучаться. Едва отзвонили к ранней обедне, пролез в ворота купец Микешин, желтолицый и пронырливый, юркнул к хозяину, о чем-то зашептались. Он тоже плыл. Домашние же сбились с ног: Василий Кашин, по обычаю, готовил отъезжающим угощенье.

Увядшая плоскогрудая жена Кашина Аграфена растерянно шастала от печи к подклетям, поджимая тонкие бескровные губы. Надо было и пирогов напечь, и мяса нажарить, и разносолы приглядеть.

Крикливая брань ее слышалась повсюду. Не по сердцу был Аграфене затеваемый пир, не нравилось новое дело Кашина. Но ослушаться мужа купчиха не смела и срывала теперь злость на домочадцах. Иногда она принималась беззвучно причитать:

– Господи! За какие грехи караешь? Василий-то на седьмом десятке ума решился! Сколько раз судьбу испытывал, а нынче сам ехать не может, так Никитину товары поверил! Ладно бы кому другому, а то шалому, всезнайцу, книгочею... О господи! Тот и свое после родителя не уберег, где ж ему чужое смотреть! Дерзок, людей ни во что ставит, почтенных купцов срамит. Прельстил, окаянный! И Оленку околдовал, не иначе. Все его высматривает!..