Твист на банке из-под шпрот. Сборник рассказов CWS

Петр Аркадьич не знал, как предложить себя миру, и потому держался бабушки. А бабушка умерла. Умерла бабушка. Очень и совсем умерла. Он похоронил ее. Хорошо, что люди отзывчивы на смерть. Слетелись соседи, родня (он не сирота), друзья (и они были), сослуживцы (а вот представьте) и девушки (что, не верится?).

Да! Было все! Аркадьич не был полным задротом. Прекрасно ладил с людьми, ходил на рыбалку с Вовкой, тети-Надиным сыном, жег покрышки с Санькой-Тузом. И даже имел пару романов с нехорошими девочками. Но быт, чертов быт! Петр Аркадьич не мог поддерживать дом, как при бабушке, а это очень важно. Очень важно воспроизводить уют, чтобы в ванной сохли коричневые штопаные колготки, смотрелись и комментировались вечерние новости, гулило радио, говорился телефон и бурлил борщ на кухне.

Это была Брестская крепость, форт Боярд, откуда Петр Аркадьич совершал свои вылазки в наружу, в странную, переменчивую жизнь.

Аркадьич был в панике: включение приборов и варение еды не помогало. Он метался в поисках покоя. Пару раз напивался и выл на балконе, пока соседи не вызвали милицию.

Милиция в конце концов уехала, а ужас остался. Ужас смотрел из зеркала небритой Петиной мордой, поводил глазами. Петя мышью бегал мимо отражающих поверхностей.

Однажды он увидел свою морду и не испугался. На ней почему-то оказались бабушкины очки. К очкам Петр Аркадьич добавил сиреневый берет, потом накрасил губы, и жизнь пошла на лад.

Приходя с работы, Петр переодевался бабушкой и жил полной жизнью: гремел посудой, по-старушечьи ругал современность и шаркал тапками.

Субботним зимним днем он увидел из окна белку и бросился, как в детстве, на улицу ее кормить. Он с орешками за ней, а белка от него, а он за ней, а она…

– Смотри, как бабка чешет, прям марафонец, – услышал Аркадьич в свой адрес.

«Ай! – ужаснулся он. – Я ж в бабушкином!»

Домой возвращался он степенно, следуя образу, но напряженно.

Прошмыгнул, как можно более незаметно, мимо соседей. И, бродя по квартире, осмыслил свои новые горизонты и возможности.

Бабок в Аркадьиче жило две. Добрая и злая.

Добрая сюсюкала с детьми, разговаривала с товарками и кормила голубей. Злая ругалась в очередях, орала на водителей и говорила молодым девкам: «Ой-ёй-ёй, гляньте на нее… проблядь мазаная! И было бы что показывать, а то тьфу!», а парням: «А я щас милицию вызову, скотиняки!» А однажды он наорал на бывшего одноклассника, который замешкался уступить Петру Аркадьичу место в трамвае.

А еще Аркадьич, переодевшись бабкой, от Собеса съездил в дом отдыха Комарово, где разбил сердце старенькому профессору художественной академии.

А еще, когда на Девятое мая он пошел на демонстрацию в бабушкиных орденах и медалях, его поцеловали три девушки, два генерала и один чиновник. Подарили люстру, утюг и много цветов.

А еще он познакомился с Игорем Родионовичем, тьфу, то есть ее Галя на самом деле зовут, она выпускница колледжа дизайна и управления, а дедушка был для нее всем, и теперь… Познакомились они на митинге, посвященном девяностодевятилетию Октябрьской революции. Аркадьич с Галей вместе несли плакат «Слава Трудовому Народу!».

Олег Зиновьев. Замдиректора зоопарка

Приятно, когда в какой-нибудь развитой стране за местного принимают. Взять, скажем, испанское королевство, город-герой Мадрид. Раз пять за неделю было: подходят тамошние, или колониальные, не знаю, провинциалы, спрашивают что-то по-своему. Улыбнешься для приличия, но абло, дескать, эспаньол. И топаешь дальше; видок-то, воображаешь, у нас ничего, вполне экспортный.

Но потом засомневаешься. Не брился ведь две недели, тряпчишко обновил перед поездкой, подровняли – на человека наконец стал похож. Списываешь, в общем, на их близорукость.

Правда, с нашим братом такие ухищрения не прокатывают. Родную твою кислую рожу земляк фиксирует с ходу, и благо, если человек порядочный, – отворачивается. А иные не прочь поконтактировать. В этом смысле и претерпел – в упомянутом населенном пункте.

По календарю там был сентябрь, но по факту – лето: жарко, душно; а холмы еще, улицы кривые – то винтом, то зигзагом… К обеду уже не гуляешь, а ползаешь. Естественно, от такого климата и урбанизма еще и сухость в горле образуется, внеурочная.

Как-то днем спустился в заведение среднего пошиба – наугад, от нетерпения. К чертям, думаю, этот ваш «Трипадвайзор», комменты все равно нерелевантны. После уже, вечером, прочитал, что в кафе любят соотечественники прохлаждаться, – о чем сообщали разочарованные туристы, в основном наши.

Внутри было малолюдно: за барной стойкой маячила улыбающаяся голова девушки; кто-то снимал на телефон гитариста, который сидел на стуле в углу, набренькивая что-то томное.

– Уна канья, пор фавор! – щегольнул я фразой из путеводителя.

Принесли пива. Едва распахнул меню – грянула родная речь:

– За…сь, амиго!

Ну, приехали… Человек с телефоном развернулся – в поисках того, кто бы разделил его эстетическое удовольствие.

– Годно лабает, а! – похвалил он музыканта, глядя на меня.

Лицо волго-вятского формата, бордовая футболка, имитирующая форму сборной России, черные джинсы, белоснежные кроссовки…

Пиво я допил залпом. Хотел попросить счет, но соотечественник помешал:

– Зёма, что ли?

Я малодушно подтвердил.

– Антоха, – протянул он лапу, осклабившись. Схватил с соседнего столика бутылку и бокал, уселся напротив; плеснул в мой стакан красного: – За знакомство!

Антоха оказался ижевчанином, проживающим в Москве и продающим там корейские автомобили.

– Ну, за Россию!

Во избежание патриотической серии, я спросил, что тот делает в Мадриде. Антоха шмыгнул, глотнул вина:

– Женщины идея… Запарил ты, говорит, меня, езжай-ка на недельку, развейся. В Праду там сходишь, винища попьешь, а не пивка. Футбол нормальный посмотришь – всегда ж типа мечтал на «Реал» сходить…

– То есть, «запарил»?

– Ну, я уже целый год ей вроде как мозг выношу. Достал, мол, со своей ревностью, и все такое… Я ревнив, да, есть немного. Но если по чесноку – не в этом дело. Ржать будешь… Короче, все из-за животных.

Я был невозмутим.

– В двушке нашей, кроме нас, еще целый зоопарк, – Антоха стал загибать пальцы: – кот-кастрат, кошка, на всю башню расторможенная, еще какая-то писклявая птичка, еще улитка, размером с эту птичку, но главное, – Антоха потряс большим пальцем, – кобелище марки немецкий дог, размером с теленка. И вот это чудо, бл…, природы – это п…ц, брат… Он ведь все делает за двоих! – и жрет, и… ну, ты понял.