Твои, Отечество, сыны
Шрифт:
— А знаете, товарищ комдив, мы потому и победим, что мы — люди!..
Начальник штаба Владимир Борисов, как оказалось, уже знал о моих дорожных приключениях. Будучи человеком выдержанным (право, большое ему спасибо за это), он не расспрашивал о подробностях, не задавал вопросов. Что значили наши личные переживания в сравнении с тем делом, которое нам доверила Родина!
Борисов доложил, что принял соответствующие меры по организации боя.
На рассвете, после артиллерийской подготовки, дивизия перешла в наступление. Мы ворвались в населенные
Оказалось, что именно здесь, в Перевалочном, Мармыжах, и неподалеку, в селах Серебряное и Синчуково, противник сосредоточил крупные силы из своих резервов, готовясь нанести нам внезапный удар. Соотношение сил было, примерно, один к восьми в пользу противника, и вдобавок гитлеровцам подбросили много танков и бронетранспортеров.
Я был вынужден отдать приказ с наступлением темноты отойти из населенных пунктов Мармыжи и Перевалочное и занять оборону в районе села Серебряное и поселка Васютино.
Наш 16-й стрелковый полк, которым командовал майор Трофимов, понес большие потери. Танки с десантом противника вышли вдоль лощины из населенного пункта Синчуково в направлении южной окраины Перевалочного. Создалась очень неприятная ситуация: танки, бронетранспортеры плюс многочисленный десант врага, оказавшийся в тылу нашего 16-го полка.
Гитлеровцы уже торжествовали победу. Шесть их танков бросились в атаку на наши… кухни! Да, четыре кухни они «подавили». Но наша резервная батарея открыла огонь и тут же подбила три танка. Немцы отошли, оставив на поле боя, кроме этих трех танков, сорок трупов своих солдат. Мы захватили полтора десятка пленных…
Пленные показали, что они принадлежали к 9-й танковой дивизии, штаб которой находился на западной окраине города Щигры…
Признаться, мне надоело допрашивать пленных немцев. Они являли собой довольно тусклый стандарт. Оказавшись в плену за тридевять земель от своей родины, они пытались оправдываться, даже доказывать мне, что я, мол, не я и хата не моя. До чего же все-таки мерзкие душонки: эсэсовский капитан, рыжеватый, щупленький помещик откуда-то из города Беутен, сказал мне, что он только случайно стал военным.
В процессе допроса он еще сказал, что уважает наших советских офицеров, особенно лейтенанта… Сабодаха.
Тут я не понял:
— Откуда вы знаете его фамилию и звание?
Он ответил:
— Если бы не этот офицер, мы не потеряли бы три танка. Больше того, мы не потеряли бы нашего майора… Но когда ваши солдаты бросились на нас в штыковую, а ваша батарея совершенно неожиданно открыла огонь, ваши солдаты кричали:
— Товарищ Сабодах… Товарищ лейтенант… За вас мы в огонь и воду!
Я встревожился: жив ли Сабодах? На этот вопрос пленный гитлеровец не мог или не хотел ответить. Я приказал навести справку: было бы до боли жаль потерять такого командира.
Скромный и мужественный воин, сначала он командовал взводом, затем ротой, батальоном и зачастую находился на самых ответственных участках боя. Он стремился туда, где было наиболее трудно, и воины батальона отлично знали это, они любили его и берегли.
Совсем недавно, перед боем за Перевалочное,
я навестил один из батальонов 16-го стрелкового полка. Был вечер, и солдаты, тесно обступив походную кухню, получали ужин. Слышались недовольные возгласы, и я спросил:— Ну как, товарищи, ужин? Постарались сегодня повара?
Коренастый солдат с марлевой повязкой под ушанкой ответил с невеселой усмешкой:
— После такого ужина, товарищ полковник, умереть не умрешь, но и долго не провоюешь.
Другой солдат, рослый и плечистый, заговорил по-хозяйственному деловито:
— Жаль мяса, товарищ полковник, хороший продукт и так бессовестно испорчен. А что стоило поварам доварить его, как положено.
— Все это нежности, — заметил пожилой, степенный боец. — Пословица говорит: в степи и жук — мясо.
— Не видел я, братец, чтобы ты охотился за жуком!
— Погоди, не я говорю, повар шумит, что, мол, нежности!
— Вот его и следует этим мясом накормить: пускай потом побегает!
Добраться до кухни оказалось делом довольно-таки трудным, и я, услышав чью-то резкую речь, решил послушать.
— Как вам не стыдно, кастрюльные вы души! — отчитывал повара командир. — Утром люди идут в бой, а вы кормите их какими-то помоями?!
Один из поваров пытался оправдаться:
— Дрова сырые, и соли у нас ни грамма не осталось.
Голос командира стал еще строже:
— Так что же, заготовить для вас дрова? Просто обленились вы и не цените солдата. Прикажу дать вам, толстякам, по винтовке, и утром — в бой. Посадим мы тут честных, работящих старичков — найдутся у них и дрова, и соль!
— Правильно, товарищ Сабодах! — дружно поддержали солдаты. — Это не первый случай. Пускай в окопах полежат!
Кто-то сказал, что в батальоне есть два хороших повара — им, мол, и «карты в руки». Комбат тут же принял решение: два пожилых солдата передали своим провинившимся коллегам винтовки, а сами заняли их места.
Мне понравилась решительность Сабодаха, — конечно, он был прав. В нашей бригаде, а затем и в дивизии, даже в дни самых ожесточенных боев, когда и приблизиться к передовой было делом сложным и рискованным, делалось все возможное, чтобы люди своевременно получали горячую, вкусную и сытную пищу. Мы, командиры, постоянно помнили, что война — это не только гром пушек и пулеметов. Это и добротный борщ для бойца, и еще многое другое.
Кто-то из солдат весело засмеялся:
— Слышали, товарищ комбат? Повара собираются жаловаться…
Он удивился:
— Кому?
— Говорят, самому комдиву.
Теперь засмеялся и Сабодах:
— Я уверен, что он даст им не только соли, но и перцу!
— Считайте, товарищ комбат, — сказал я, подходя к нему, и он в изумлении даже попятился, — что вы уже доложили мне о плохой работе ваших поваров. С вашим решением я вполне согласен.
Сабодах вытянулся, козырнул, заговорил чуточку виновато.
— Действительно, товарищ полковник, из-за нерадивости поваров весь батальон фактически остался без ужина. А теперь виновники этого разгильдяйства пускай узнают настоящую солдатскую жизнь. Потом, когда они вернутся на кухню, найдутся у них и дрова и соль!