Твоими глазами

— Мы получили новое оборудование, — объяснила она.

На стульях для нас были приготовлены халаты, они тоже были другими. Более лёгкими, более облегающими. К рукавам были пристёгнуты перчатки из материала, напоминающего поплин.

— Нам больше не нужен кеталар, — пояснила она. — В эти шлемы вмонтирован ТМС — транскраниальный магнитный стимулятор. Он воспроизводит в наших телах то, что происходит в пациенте. Техническое решение существует уже давно. Мы лишь усовершенствовали его.

Она улыбнулась.

— Мы станем, наши тела станут, вместе со всем этим оборудованием, самым совершенным симулятором в мире.

— А что мы симулируем?

— Мы моделируем физическое основание для сознания другого человека.

Мы надели халаты и шлемы.

Ассистенты прикатили столик на колёсиках и поставили между нами. Один за другим подключили целый ворох проводов.

Я отметил смутное, головокружительное ощущение нереальности, возникающее всегда, когда включался МРТ.

— Поговорим о пациентке, которую ждём, — сказала она. — Мы не торопимся, привыкай пока к своим ощущениям.

Что-то чужое оказалось передо мной. Казалось, оно давит на меня. Это была система Лизы. Возникло такое же чувство, как и за секунду до того, как мы входили в светящиеся тела. Но сейчас оно было сильнее, настойчивее. Прежде световые голограммы поддерживали ощущения визуально, казалось, что мы смотрим 3D-фильм. Теперь же я непосредственно столкнулся с чужой для меня системой другого человека.

Я попытался успокоиться и не сопротивляться происходящему.

Почувствовал, как система Лизы проникает в мою, оказывается во мне. Как она, наверное, чувствовала и меня в себе.

— Её зовут Аня. Ей двадцать один год. С девяти до одиннадцати дед со стороны матери неоднократно совершал в отношении неё сексуальное насилие.

Где-то внизу, ниже пояса я почувствовал спазмы.

Я прижал руку к животу, ниже пупка.

И сразу же понял, в чём дело. Через систему Лизы мне передалось слабое отражение насилия.

— Как она отнесётся к тому, что я, мужчина, буду участвовать в сеансе?

Я слышал свои слова. Одновременно с этим я отмечал, что мы обмениваемся не только словами. Что язык — лишь несущая частота, которая переносит больше того, что содержится в словах.

Вроде бы я говорил о возможных опасениях пациентки. Слова были об этом. Но я имел в виду и свой собственный страх.

— Она готова, дала согласие. И более того — даже просила об этом. Мы подходим к очень важным в её жизни ситуациям. К тому дню, когда насилию был положен конец. Она хотела, чтобы при этом присутствовал свидетель-мужчина.

Если бы мы — через аппаратуру и шлемы — не находились в непосредственном контакте, я бы ей поверил. Но сейчас я понимал, что правда совсем не так однозначна, как сказанное. Что она гораздо сложнее.

— Но, наверное, это рискованно, — заметил я.

— Конечно, это рискованно, мы все трое рискуем. Это неизбежно. Человек может принять только одно решение, более рискованное, чем предстать обнажённым перед другим человеком.

— И что это за решение?

— Всегда защищаться от других людей.

Ассистенты привели пациентку. Мы встали и поздоровались с ней. Она засмеялась, увидев нас.

— Это похоже на купальные шапочки, — сказала она. — Знаете, вы — хирурги, которые забыли снять купальные шапочки!

Не знаю, чего я ожидал, но стойкость её духа оказалась для меня полной неожиданностью. Довольно хрупкая девушка, постриженная «под пажа» — в свете галогеновых светильников блестящие рыжие волосы сверкали, словно медь. Лицо было бледным и при этом светилось энергией и юмором.

Она пожала мне руку, задержала её в своей и посмотрела на Лизу.

— Он выдержит это?

Лиза кивнула.

Ассистентки помогли ей облачиться в халат и шлем, видно было, что для неё всё это уже дело привычное.

Она подошла ко мне. Мы оказались совсем близко.

Она ничего не сказала. Я почувствовал, что друг против друга стоят два чужих человека. Затем Лиза начала сеанс.

Комната вдруг закачалась. Контуры предметов стали расплываться.

Тут я вспомнил про себя. Про то, что мне нельзя терять контакт со своим телом, с собственной системой.

— То, что вы чувствуете, это отсутствие у меня личных границ, — пояснила Аня. — В случае физического насилия над детьми их личные границы разрушаются.

Она не жалела себя, не бравировала. Она рассуждала совершенно трезво.

— Вы осознали свои личные границы, потому что их соблюдали другие люди, — сказала она.

Она скользнула по мне взглядом, она внимательно изучала меня сквозь прикрытые веки, сквозь всю технику и, возможно, как-то ещё.

— Хотя не сомневаюсь, вам тоже довелось страдать. Но ваши границы всё же не переходили. Свои границы мне приходится создавать самой. Создавать каждый день и всю оставшуюся жизнь. Сейчас Лиза помогает мне в этом.

Она посмотрела на Лизу. Взгляд её был полон преданности.

Мы заняли свои места.

Сначала мы сидели молча. Минут пять. Ассистенты беззвучно двигались вокруг нас. Настраивали приборы. Поправляли нам шлемы и халаты.

Они сделали знак Лизе.

И она заговорила с Аней.

— В предыдущие шесть сеансов мы один за другим разбирали случаи насилия. В том виде, как ты их помнишь. Сегодня ты собиралась рассказать об одном из последних. С нами сегодня Питер. Мы с тобой вместе решили, что пришло время пригласить мужчину в качестве свидетеля.

Чувство, которое возникло во мне, когда перед сеансом мы молча сидели друг против друга, стало нарастать.

Казалось, мы движемся в открытое море.

Женщины посмотрели на меня.

— Питеру как-то нехорошо, — сказала Аня.

— У него контролируемая психика, — сказала Лиза. — То, что мы называем автономная структура. Сейчас он воспринимает тебя и меня непосредственно. Две женские системы, которым хаос знаком лучше, чем ему. Это неизбежно приводит к появлению страха и к головокружению.