Твоими глазами

— Для этого нужно согласие Лизы.

— Служба безопасности проверяет всех?

Он кивнул.

— Все проверены на предмет судимости, прежних мест работы и личной жизни.

— И я тоже?

Он улыбнулся. Ему нельзя было отказать в определённом обаянии. Безупречный, невозмутимый датский государственный служащий.

— И вы тоже. Кроме этого, для тех, кто работает в клинике, требуется допуск Лизы.

Все разошлись. Мы с Лизой остались за длинным столом. Буфетчицы быстро и бесшумно собирали со стола бутылки и чашки.

— Ты была права, — сказал я. — Я не всё помню из тех времён. То есть, не всё есть в активной памяти. События всплывают в сознании, когда я начинаю о них рассказывать.

Она посмотрела на женщин, которые убирали со стола.

— Можно нам с Питером остаться вдвоём? — попросила она.

Так она отдавала приказы — мягкие, но настойчивые, облечённые в форму вопроса.

Женщины вышли и закрыли за собой двери — тяжёлые звукоизолирующие перегородки, которые медленно встали на свои места, вжавшись в резиновые уплотнители.

Мы остались одни.

Нам не нужны были сканеры. Мы были так близки друг другу — как будто у нас были шлемы на голове.

— Мы снова собрались в бочке на следующий день, — сказал я.

Перед нами возникла улица Энгхэвевай, дома, мост через железную дорогу, проволочная ограда, игровая площадка, кусты. И мы втроём: Симон, Лиза и я.

Внешний мир поблёк — он не исчез, но стал совсем тусклым.

— Посмотри в моё прошлое, — попросил я.

Мы обратились к моей жизни, первым семи годам моей жизни.

Так уж устроены глубинные слои сознания. Если ты что-то называешь, если на что-то обращаешь внимание, оно появляется перед тобой.

Мы оглянулись назад, мы, нынешние, и смотрели теперь на игровую площадку на Энгхэвевай, залитую солнечным светом. Оттуда, из какого-то места, в какую-то минуту, отстоящую на тридцать лет от дня сегодняшнего, мы посмотрели на те воспоминания, которыми делились здесь, в клинике, в Ютландии, на протяжении последних трёх месяцев. Когда я начал рассказывать, а она начала вспоминать.

Всё рассказанное представлялось нам ясным и упорядоченным.

Но если мы оборачивались и смотрели вперёд, в сторону того, что тогда было для нас будущим, возникала лишь темнота.

Я говорю «оборачивались», но я не имею в виду физическое движение. Как только мы смещали внимание со здесь и сейчас тридцать лет назад и смотрели на то, что случится через минуту, когда мы войдём в бочку, то тут нас встречала мгла.

Не угольно-чёрная, но тёмная и непроницаемая.

— Я не помнил своего детства, — сказал я, — я не помнил его отчётливо. Оно стало возникать передо мной, только когда я начал тебе о нём рассказывать. Я думал, что рассказываю то, что помню. Но это не так. Оно появлялось, только когда я рассказывал. Почему так?

— Мы поймём это, — сказала она. — Думаю, мы скоро это поймём.

Мы вошли в бочку. Она казалась больше, чем прежде. Сели на скамейки. Через минуту вход заслонили, и в бочку вошла фрёкен Йонна.

Она села рядом с нами и положила руки на стол. Они были такими красивыми. Сильными, как мужские, а сквозь кожу просвечивали все прожилки.

Я протянул руку и погладил её кисть там, где не было гипса.

Кожа была совсем нежной.

Однажды она показала нам, как она выжимает половую тряпку, особенным образом, чтобы не страдали сухожилия. И как потом бросает тряпку, так, что та кружится в воздухе, а затем, распластавшись, падает на пол.

Казалось, ей нравится выжимать тряпку. Она ничего не имела против серой, грязной мыльной воды.

— Я люблю запах мыла, — сказала она однажды.

Она не боялась брать в руки грязь, даже экскременты. Когда какой-нибудь из туалетов засорялся, что случалось нередко, потому что в то время в детских учреждениях использовали жёлто-коричневую туалетную бумагу номер 00, с жёсткой и глянцевитой поверхностью с одной стороны, чтобы сквозь неё не проникали экскременты и бактерии, воспитательницы звали фрёкен Йонну, она засовывала руку в унитаз, пробивала пробку и спускала воду.

В таких случаях на её лице никогда не было брезгливости, даже потом, когда стоя перед одной из длинных раковин, она не спеша, спокойно и обстоятельно намыливала всю руку от плеча до ладони.

А однажды мы видели, как она чистит кухонный сток, потому что господина Андерсена, в обязанности которого входила уборка двора и мелкий ремонт, стало мутить от запаха.

Мы с Симоном и Лизой стояли на лестнице напротив раздевалки и смотрели, как она опускает в люк длинную палку с шариком на конце, который открывался, захватывал всю грязь, закрывался, а потом поднимает её наверх и вытряхивает в тачку.

Запах был отвратительный, но лицо её было невозмутимо.

— Это жир разлагается, — объяснила она, — он плохо пахнет. Но сейчас мы его выловим и закопаем.

Сидя в конференц-зале и одновременно сидя в бочке и поглаживая руку уборщицы тридцать лет назад, я вдруг осознал, что точно так же невозмутимо Лиза встала на колени и склонилась над мёртвым оленем вместе с моими дочерьми, вдыхая запах падали.

И тут распахнулся настоящий мир.

Не здесь, не в конференц-зале. Открылось воспоминание о нём — о том, что было тридцать лет назад.

Это было как-то связано с тем, что с нами оказалась тогда фрёкен Йонна.

Не знаю, как это связано, каким образом. Почему то, что она была с нами, открыло нам возможность заглянуть в будущее. Мы так этого и не узнали, так никогда и не узнаем.

Может, это было связано с её детством, когда она сама ходила в детский сад. Может быть, остались какие-то пути, которые она вместе с другими детьми открыла для себя в сознании, я не знаю. Возможно, она в детстве, как и мы, обнаружила, что через сны можно войти в сознание других людей. Или дело в чём-то другом.

Я не верю в сверхъестественные способности. Я верю в тренировку. В то, что можно найти путь в сознание и практиковаться в доступе к нему.

Там, в бочке, тридцать лет назад, мы с фрёкен Йонной, Симоном и Лизой смотрели на море сознания. Это то, что я знаю. И море при этом было вокруг нас, над нами и под нами.

Мы увидели смерть Лизиных родителей, мы увидели машину, вдоль дороги растут такие высокие деревья, что дорогу плохо видно, водителя ослепляет прямое закатное солнце, внезапно появляется другая машина, идущая с большой скоростью.