Творческий отпуск. Рыцарский роман

Сьюзен противиться и не в силах. Пока Фенвик, теперь за штурвалом, морщась, размышляет о деятельности Компании в Карибье, она слущивает с себя одежду, мажется солнцезащитным лосьоном с головы до пят и счастливо танцует на наветренном планшире, на крыше каюты, на передней палубе. Он раздевается и тоже мажется весь за исключением головы под платком. Воздух на Чесапике чувствен в этом воскресном дополудне, каким только и бывает вообще на Ямайке или Тринидаде. Все еще двигаясь в такт, мы обмазываем друг дружке спины и попы. Музыка, свежий свет и сладкий воздух, выбрались из бухты По и вновь идем полным ходом через знакомые воды; черноглазку Сьюзен возбуждает все это – и ее собственное преувеличенье половой привлекательности, которое становится теперь никаким не преувеличеньем. Не помедлив ни на миг в своем танце-в-рубке, она мажет лосьоном мужнины гениталии, не выпускает их из рук, заглядывает под передние паруса проверить, не близятся ли суда или другие опасности, дотягивается назад установить авторулевой, который Фенн починил так, что хватает на работу при легком бризе. Вот она становится на колени на подушку в рубке…

Секс на шести узлах. Нас вдохновляет радость того, что мы живы, и нашей жизни вместе; нам необычайно повезло друг с дружкой и с привилегиями на белом свете; драгоценность такого часа, такого утра, на такой планете. И кое-что еще.

Фенн держит ее а терго, сердце у него бьется сильно. У Сью тоже – у нее под грудью, у него под рукой. Завершив, он в ней все еще огромен. А вот и уже нет. Регги сменилось вест-индскими политическими известиями: последние новости о гренадском революционном правительстве, о половодье кубинских изгнанников во Флориде, о памятных футболках, раздаваемых несчастным гаитянским крестьянам в честь женитьбы «Детки Дока» Дювалье в Порт-о-Пренсе. Фенвик выскальзывает. Никаких изменений в ситуации с американскими заложниками в Иране. Сьюзен вытирает нас обоих бумажными полотенцами. Еще поцелуи. Авторулевой мы оставляем.

Наш обед нагишом – баночные сардины, баночный арахис, баночные пшеничные вафли и теплая баночная газировка: запасы кладовой теперь поистине истощились. В 1400 мы на траверзе мыса Смит и должны решить. Прогноз не изменился. Если ветер не стихнет, дойдем до Соломона еще за пять-шесть часов: т. е. между 7 и 8 вечера. Солнце зайдет примерно в половине девятого по восточному летнему времени, свет останется годным еще часов до девяти. Напротив, если ветер нас подведет, как это часто случается под конец летнего дня, или же сгустятся грозы, вероятность чего тридцать процентов, нам мало что достанется в смысле гавани на этом следующем переходе: по правому борту болотистые отмёлые острова; с левого борта – утесы сплошняком, редкость в Чесапике. Мало того, запас топлива у нас истощен до того, что сомнительно хоть сколько-то тянуть на движке – что в штиль, что в шторм. Благоразумие влечет к берегу.

Что там насчет всех этих Запретных Зон? интересуется Сьюзен, глядя на 12223. Полигоны для учебных стрельб. Мишени для бомбардировок. По выходным не используются, уверяет ее Фенвик. Будем держаться мористее, где суда. Если закончатся и топливо, и ветер, замечает она, нам кранты, хоть в шторм, хоть без. Фенн с сухой усмешкой отвечает: Всегда можно вызвать Береговую охрану. И тут у нас Залив; по океанским меркам никакие очень серьезные неприятности нам не полагаются. Без вопросов, осмотрительным выбором было б полным ходом идти к первой же якорной стоянке на Потомаке. Но сейчас всего лишь два часа; бриз по прогнозу удержится, а «Поки» уж точно шпарит теперь вовсю.

Так оно и есть, и сей факт перевешивает. Даже после столь долгого изнурительного плавания кто способен отказаться от хода под парусом таким погожим днем? Теперь суда уже повсюду: шлюпы, ялы, кетчи, вон там даже шхуна катит с ветерком под яркими спинакерами или большими белыми генуями на воскресном бризе. Изумительный день ходить под парусом! Мы решаем идти дальше, авторулевой оставляем, но сами следим за буями и движеньем.

Опять музыка, пока мы строим свои планы. Под самый закат радируем Кармен Б. Секлер. Сегодня у нас ночевка на якоре у острова Соломона; завтра арендуем на несколько дней слип в марине – отдохнем, отремонтируемся, пополним запасы. Возможно, мы б могли воспользоваться пристанями, стоянками и домами нескольких бывших коллег Фенна в этом районе, но мудрее кажется этого не делать. Сами снимем номер в ближайшем мотеле, если он тут есть: горячий душ, прачечная, кондиционеры воздуха! Фенвик на автобусе съездит в Вашингтон заняться некоторыми делами, какими следует заняться.

Сьюзен спрашивает, безопасно ли ему вообще тут быть. Фенн считает, что да.

Мистер Пейсли тоже так считал.

Ф. С. К. Тёрнер – не Дж. А. Пейсли.

Твой брат тоже Пейсли не был. Но исчез, как Пейсли.

Я не Граф и не Пейсли, Сьюз. Продолжаем историю.

Ты не будешь против, если Мимс и Ма сюда приедут, пока ты в О. К.?

Нет, конечно. Или возьми машину напрокат, если хочешь, сама туда к ним съезди. Меня не будет день максимум; даже ночевать не останусь.

Не стоит, говорит Сьюзен. В Балтиморской гавани мы окажемся к следующей неделе. Они и сами запросто к нам приедут.

Фенвик размышляет, затем выдвигает свой частный, несомненно причудливый резон предпочитать остров Соломона континентальной гавани. С самого начала года мы скакали с одного острова на другой. Следовательно, Фенн ощущает – иррационально, однако сильно, – что вставать на прикол в слипе на континенте, даже становиться на якорь в континентальной бухте – все равно что завершать наш отпускной вояж. У нас была надежда и намерение, что к концу этого путешествия мы лучше узнаем наши сердца и умы виз-а-ви некоторых решений, ждущих нас впереди; но в общем и целом этого не произошло – пока что. Совпадение в том, что наша первая якорная стоянка в Чесапике была тоже на острове, а равно и наш план сделать паузу на острове Уай, в порту приписки «Поки» на другой стороне Залива ан рут в Балтимор, подсказало Фенвику, что мы можем заниматься своими балтиморскими делами не из Внутренней гавани города, а с острова Гибсон в устье реки Маготи, чуть ниже по Заливу от балтиморской Патапско. Короче, давай останемся на островах, обостровленные, изолированные, пока лучше не поймем, где нам высаживаться на сушу в главном. Может, узнаем мы это после Вашингтона и Балтимора. А если нет, всегда есть Длинный остров. Виноградник Марты. Нантакет.

Новая Шотландия! кричит Сьюзен. Британские острова! Затем каналами через всю Европу к Средиземноморью! Эгейские острова! Милый Крит! [60] Сицилия, Корсика, Гибралтар!

Фенвик лыбится и говорит: Балеары. Канары. Потом на Барбадос, обратно на Виргины и вновь домой.

Нет! По Суэцу на Цейлон. Микронезия! Полинезия! Гавайи!

Фенн произносит совершенно серьезно: Знаешь, Сьюз, мы б могли. Немножко переоборудовать. Люди такое делают. Работать ровно столько, сколько нужно. Нахер мир. Плыть под парусом, пока не состаримся.

60

У Сью там некогда случился короткий жаркий роман, еще до Фенвика, по соседству с Ираклионом.

Еще б Сьюзен не знала – и она видит смысл в его капризе насчет Соломона и Гибсона. Мы, конечно, допускали возможность, если не вероятность того, что наш творческий отпуск в круизе увеличит, а не сократит определенные неопределенности; именно это, к сожалению, и случилось.

Мыс Смит – названный в честь Капитана Джона, первым исследовавшего наш Залив для английских поселенцев в 1608-м, – уж остался за кормой; остров Смита, см. выше, на траверзе по правому борту. Мы в водах Мэриленда – очередной рубеж? – и держим курс на Соломон. Что уместно для рубежа, Залив здесь берет чуть к западу, позволяя нам ходче идти галсами на норд-норд-вест. Здесь не только яхтсмены со спортсменами-рыболовами, но и танкеры, контейнеровозы, разнообразные сухогрузы. По правому борту мы опознаем острова Танжер и Смит; затем – необитаемый Кровавый, мишень для обстрелов; за ним Хупер, возле которого Пейсли либо сам, либо его, а по левому борту – мыс Не-Мыс, где брошенный шлюп Пейсли вынесло на мель под всеми парусами.

Не пора ли, спрашивает Фенвик у Сьюзен, предоставить читателю быстрый обзор странного правдивого случая Джона Артура Пейсли? Мы то и дело упоминаем эту фамилию; он/а может уже недоумевать. Читатель.

По мнению Сьюзен, изложение этого случая кем бы то ни было из нас другому по ходу плавания будет нарушением правдоподобия, поскольку мы знаем все его подробности до боли хорошо. Этот конкретный повествовательный недостаток называется Натужной Экспозицией; Сьюзен же у себя в классе назвала это Пичканьем Гуся. Ибо как должен чувствовать себя гусь, когда для увеличения его печени ради пате де фуа гра французский промышленный гусевод вгоняет ему в глотку шланг и вдувает полное пузо зерна, так же должен себя чувствовать и читатель, когда вымышленные персонажи говорят друг дружке то, что между ними разумеется само собой, лишь ради того, чтобы автору далась экспозиция. В нашей-то истории ничего подобного не будет, говорит Сьюзен.

Фенн раздумывает, затем предлагает: Допустим, автор делает это впрямую, а не вкладывает в уста персонажей? Тогда же это не будет Пичканьем Гуся, да? Интересно, рассуждает он, не в этом ли преимущество романов над пьесами (он подумывал попробовать облечь нашу историю в пьесу): мы выступим автором и коротко введем читателя в курс дела, по необходимости. Верно?

По мнению Сьюзен, можно попробовать, если у нас получится ловко. Иначе это будет Авторским Вторженьем.

Не одно, так другое. Я вам так скажу, Учителка: здесь, на стадии планирования, давайте-ка уговоримся, что главное – действенность; ну ее, ловкость эту. Потом изловчим всё как надо.