Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]

Он падает молча, и спустя пару ударов сердца Байнен принимает его вместе с лавиной щебенки, вырванных с корнем растений и комьев глины. Черные камни в пенящейся воде похожи на зубы бешеной собаки, и эти равнодушные челюсти с размаху смыкаются на нем.

Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит, приходит в себя, судорожно пытается вскочить и снова кричит – на этот раз от ослепительно-белой молнии боли, пронзающей левую руку. Не худа без добра: вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно осталось позади, вместе с друзьями детства и падением в реку. В тот промозглый весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели выволокли его наверх – трясущегося от пережитого прикосновения Старухи с косой, но не угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему они всегда поддерживают его, какой бы замысел не пришел ему в голову, считая их поступок само собой разумеющимся. Разве он не был самым сообразительным и решительным среди них? Друзья защищали его перед сверстниками, когда их компания сталкивалась с другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора положить конец проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда… Когда что?

Когда игра перестала быть игрой и обернулась безжалостной жизнью. Они погибли, дав ему возможность скрыться. Он твердо знал: в последний миг своей суматошной жизни сквозь дрожащее пламя свечей он увидит их лица, навсегда оставшиеся молодыми, лица не осуждающие, но вопрошающие – исполнил ли он данное обещание?

– Я старался, – пробормотал он. – Видит Бог, я очень старался.

Он оперся на правую руку – в ладонь впились острые ребра крохотных камней – и осторожно сел. Перед глазами плавали разноцветные точки, и он ничуть не удивился, нащупав на затылке, под слипшимися в колтун волосами, широкий рваный шрам. Ему еще повезло, он не размозжил голову, с размаху брякнувшись на дно оврага. Докучно саднили царапины – множество незначительных и несколько глубоких, начавших заплывать кровью. Слева, под ребрами, при малейшем движении остро напоминала о себе не слишком удачная попытка сбежавшего противника проделать в нем небольшую дырку. Разрезанная ткань рубахи и пледа присохла к ране, и он скривился, представив, с какими мучениями придется ее отдирать. На мелочи вроде сорванных ногтей и разбитых губ он не обратил внимания.

Хуже всего обстояли дела с левой рукой. Ее пришлось перекладывать на колени, точно некий посторонний предмет. Там она и осталась лежать, напоминая фиолетово-багровый распухший окорок, потерявший всякую возможность двигаться и кое-где насквозь проткнутый неожиданно белыми и чистыми обломками кости. К счастью, кровяные жилы и связки вроде не пострадали, хотя крови на нем самом и на валунах поблизости хватало с избытком.

– Случались деньки и получше, – мрачно поделился он с безмолвной стеной оврага, носившей заметные следы его отчаянных попыток остановить скольжение вниз по склону. Рука, сломанная по меньшей мере в двух, если не в трех местах, сгорала в безжалостном незримом огне. – Но коли в этом мире за все приходится платить…

Он еле успел отклониться в сторону – его вырвало. Обломки костей с отчетливым скрежетом терлись друг о друга. Любому известно, что человеческое тело, к сожалению, не настолько выносливо, как хотелось бы, а люди оружия рискуют собой гораздо чаще остальных. Он соглашался с этим и не собирался чрезмерно огорчаться по поводу нынешнего невезения. В конце концов, кто лет пять назад устроил лихие скачки с препятствиями на плохо объезженной лошади, завершившиеся месяцем унылого пребывания в лечебнице какого-то крохотного монастыря? Вот то-то же. * * *

…Сегодня все обстояло намного серьезнее, нежели в прошлый раз. Ему необходима помощь и как можно скорее, иначе придется всю оставшуюся жизнь обходиться одной рукой. Кроме того, если он не вернется к утру, его компаньонам, и без того находящимся в незавидном положении, начнут задавать разные неприятные вопросы, и не приведи Господь, чтобы монахи из Алье явились именно сегодня.

Наконец, ему теперь известно кое-что из того, что обитатели замка предпочли бы держать в глубочайшей тайне. Только как могла выйти такая нелепица: он валяется здесь (луна вот-вот скроется за вершинами, значит, с момента падения миновало не меньше четверти часа), а его законная добыча, его враг, разгуливает на свободе? Перед взглядом памяти мелькнули отрывистые картины схватки: отчаянная попытка дотянуться до собственного ножа и увернуться от полосующего воздух узкого серповидного лезвия, скрежет разбрасываемой гальки, звон столкнувшихся кинжалов, пропущенный удар в лицо – черт, больно ведь! Потом… потом ему удалось вывернуть руку противника и, безжалостно молотя ее по камням, заставить того разжать пальцы и выпустить клинок. Лишившись оружия, добыча истошно завизжала и попыталась кусаться, но присмирела, несколько раз чувствительно схлопотав по физиономии и ребрам.

И тут наконец-то получивший возможность разглядеть противника Дугал несколько опешил, торопливо решая, что предпринять. Связать пойманного зверя и притащить к воротам замка? Никто не поверит его рассказу, и граф Редэ в первую очередь. Может, прикончить? Неподалеку протекает Од, столкнуть труп в реку… Через день или два он всплывет ниже по течению, никто не догадается связать смерть на охоте с гостями Ренна…

Наверное, пленник догадался о грядущем исходе своей судьбы, потому что заерзал, кашлянул, прочищая горло, и совершенно нормальным, слегка обеспокоенным голосом поинтересовался:

– Эй, ты ведь не собираешься меня убить?

– Заткнись, – огрызнулся Мак-Лауд. Добыча послушно помолчала несколько мгновений, затем пожаловалась:

– Вообще-то мне неудобно. Может, слезешь с меня, и поговорим, как подобает людям?

– Давно ли ты стал человеком? – злорадно спросил Дугал. – И то, что ты натворил, на самом деле всего лишь невинные забавы?

– А-а, это, – презрительно скривился пленник. – Зато они прямиком угодили в рай, разве не так? Зачем ты пошел за мной? Схватил бы свою девчонку и убирался вместе с ней и приятелями раньше, чем налетят вороны из Алье. Они вас заклюют… Забавно будет посмотреть, – он засмеялся, чисто и искреннее, затем выкрикнул неожиданно охрипшим голосом, явно подражая кому-то: – Оборотни, оборотни повсюду! Сойдет с небес очищающее пламя и спалит всякую нежить… Эй, скотт, ты случаем не нежить? А драться-то зачем? – добавил он спустя миг, получив короткий удар по скуле. – Кстати, ты не собираешься просидеть тут до скончания времен? Придется что-то делать, так?

– Оборотни, говоришь? – протянул Мак-Лауд и наклонился вперед, чтобы пойманный им человек лучше осознал услышанное: – Значит, у вас полно оборотней? Интересно, что ты скажешь, если я сейчас просто уйду и брошу тебя здесь? С переломанными руками и ногами? Как думаешь, в каком виде тебя отыщут завтра утром? Или не завтра?

– Не слишком-то мне будет весело, – добыча задергалась, не прилагая особенного старания, чтобы обрести свободу, но проверяя бдительность охотника, и повторила: – Так как насчет договориться? Полагаю, если ты меня убьешь, глупая выдумка монахов под названием «совесть» тебя не замучает? – пленник состроил задумчивую физиономию и сам ответил: – Конечно, нет. Однако тебе что-то нужно, я прав? Ты любопытный тип, намного догадливее, чем кажешься. Только не говори, будто тебя нельзя купить, ладно?

– Почему нельзя, можно, – согласился Дугал. – Была бы цена хорошая. Например, скажешь, что вы тут затеваете?

– И ты меня отпустишь? – с наигранным недоверием поднял брови лежавший на земле зверь в обличие человека. – Да? Прямо возьмешь и отпустишь? Может, еще до дома проводишь, как добрый христианин?

Мак-Лауд пропустил мимо ушей все старания добычи вывести его из себя и постарался говорить как можно равнодушнее:

– Послушай, мне вообще-то наплевать на тебя и на то, что ты о себе воображаешь. Я могу взять твою голову и стучать ею о камни, пока она не треснет и оттуда не посыплется то, что я хочу узнать. Возможно, я тебя отпущу. Все равно ты долго не протянешь. Но хотя бы день, да твой.

Пленник оскалился, показав неожиданно ярко блеснувшие в лунном свете зубы:

– Ты не сможешь. Твоим хозяевам ничего не достанется – ни моя жизнь, ни мои знания, ни мои тайны.

– Это почему? – мягко и отчасти ласково осведомился шотландец.

– Так обещано, – с этими словами зверь неожиданно сильно рванулся вперед и вбок, вырвался, перекатился по камням, дотянувшись до улетевшего на несколько шагов ножа. Дугал, шепотом выругавшись, бросился за ним… и замер, увидев тень над гребнем холма.

Он посейчас не понимал, как и без того темной ночью смог разглядеть неясные очертания всадника на лошади. Однако он видел их: вороного коня, в глазах которого навсегда застыл отблеск нездешнего пламени, и сидевшего на его спине человека.

Никогда еще ничего всерьез не пугавшийся Дугал Мак-Лауд впервые в жизни вдруг понял, что такое страх – столкновение с силой, против которой ты ничего не сможешь поделать. Она сметает тебя, подобно сходящей с гор лавине, не интересуясь, враг ты, друг или просто случайный свидетель. Тебе остается единственное: последовать за ней или вовремя убраться с ее пути. Дугал предпочел второе, забыв об удирающем преследуемом и своей цели. Он сделал шаг назад – всего лишь один крохотный шаг, но позади, там, где миг назад тянулось каменистое дно лощины, теперь оказалась пустота. Извернувшись, он попытался ухватиться за осыпающийся край, удержаться любой ценой… и полетел вниз, вместе с градом мелким камешков и сознанием полного поражения. Все потеряно, остается только сдаться на милость победителей. Ему стоило догадаться в самый первый миг – Ренн и его обитатели под защитой, которая надежнее крепостных стен и железных замков.