Твой день и час

— Так ты выпей тогда, — она вытащила из сумки бутылку коньяка.

— Нет, сегодня я — мимо. Надо к Феде-комбайнеру идти, то-другое… Не время, понимаешь?

— Я оставлю, — Розка сунула бутылку за сейф. — После выпьешь… или в другой раз как-нибудь…

Вот, прости Господи, бабенка! И добьется ведь своего, выцыганит за бесценок отличный полушубок для муженька. Что делать — в милиции нет, наверно, человека, который так или иначе не пользовался бы своим удостоверением, формой, должностью. Михаил сам покупал несколько раз водку по удостоверению позже установленных для продажи часов. На большее его как-то не хватало, не мог решиться. Какие-то были все-таки понятия, которые он не мог перешагнуть, как бы ни толкала к этому жизнь. Однажды в отпуске он решил слетать в Москву и опоздал на регистрацию к обратному рейсу. И все равно, прорвавшись на аэродром, к стоящему у трапа экипажу, он не стал махать корочками и уверять в служебной необходимости немедленно вылететь, а по-человечески попросил захватить его. И командир, чванный низенький мужик с оттопыренной губой, похожий на Муссолини, грубо отказал ему. А попер бы буром, внаглую, да пригрозил, — и улетел бы.

Вот бутылка от Розки — другое дело. Из-за нее не надо унижаться. Сама принесла, оставила — и слава Богу.

Стук машинки из кабинета Демченко затих, и Михаил отправился туда.

— Что, вместе пойдем? — спросила Анна Степановна.

— …В принципе, я все это могу и не читать, — сказал Федор Ильич Коротаев. — Товарищ Демченко у нас парторг, не доверять ей я не могу. Кроме того, конечно, что она еще и твой начальник. Лично у меня к тебе, Миша, никаких претензий нет. Работник ты хороший. И парень неплохой. Мои оперативники в тебе души не чают. Только ты водку с ними поменьше пей, чтобы душа меру знала. Так-с… Так-с… Ну, все верно… Э-эх, была не была! Вот Монин-то взгреет нас, поди-ка, как узнает — а, Анна Степановна? Гы-гы-ы!..

Федя приложил печать к штемпельной подушке, оттиснул ее на бумаге.

Домой он пришел уже около девяти. Димка встретил его: «Папка, папка, давай играть в ГАИ!» Лилька сидела в комнате, вязала, поджав ноги, на тахте. Он хотел ее погладить — мотнула головой, уклоняясь.

— Зря ты, ей-богу, — сказал Михаил. — За вчерашнее и позавчерашнее ты прости меня. Виноват, конечно… Позавчера дежурство дурное выпало, устал, руку вон рассадил, вчера — Борька Фудзияма, Славка Мухлынин… думали посидеть просто, попрощаться, а вышла дурь какая-то… Зато сегодня — гляди! — он положил перед ней характеристику. Жена прочла ее — и вдруг заплакала.

— Скорей бы… скорей бы уж… не могу больше, не могу, Мишка… Но только ты уж, пожалуйста, не пей там у себя больше, Христом-Богом заклинаю…

СЕДЬМОЕ, СРЕДА

1

Утром Демченко представила нового следователя, лейтенанта Васю Калугина. Вася был рыжий, коротконогий, с едва намечавшейся плешкой, благообразный, с выражением какого-то скопческого достоинства на круглом лице. Против прежней новая должность казалась ему верхом желанного. Говорил он по-крестьянски медлительно, морща нос.

После представления старики собрались в кабинете у Хозяшева.

— Мне кажется, следователь из него может получиться, — сказал Коля. — Мужик, по-моему, дотошный, обстоятельный, бумаги составлять научится — чего еще надо?

— Да он на своей службе ни черта, кроме шиворота, не видел! — закипел снова Лешка Зенков. — Окончил, понимаешь, какой-то заочный милицейский ликбез — чему его там могли научить, ну скажи?

— Да хоть бы и ничему. Велика наука — протоколы да постановления строчить! Главное — чтобы желание к работе чувствовал. Ничего-о, освоится помаленьку…

— Нет, участковые для следствия народ мелковатый, не верю я им. Службисты, начальству в рот глядят… На следствии так нельзя.

— Зато он, как я узнавал, водки совсем не пьет.

— Как это?!

— Ну совершенно. Не то что мы с тобой, раздолбаи покровские. Так что он еще наведет тут шороху…

— Если раньше не заворуется. Такие тихенькие — они тоже, знаешь, крепко себе на уме. Ладно, если только карьеристы…

Слушая их, Михаил вспомнил неожиданно о председателе суда Зырянове. Пакость какая… лучше бы миновало его это дело. Надо идти, писать по нему постановление… а потом что? Потом отдать все Степановне, пускай сама разбирается с судьей. С него хватит…

И каждое утро начинается со звонков. Не знаешь, за какую трубку хвататься.

— Это вам звонят из отдела аспирантуры, — защебетало в ушах. — Что же вы, Михаил Егорович, нам документы не несете? Мы ведь ждем.

— Да вот… недосуг все, понимаете? Но я на днях все сделаю. Что там… сфотографироваться, копию с диплома снять. В фотографию прямо в обед сегодня сбегаю.

— Вы бы зашли к нам. Прямо вот сейчас. Хоть бы познакомиться. Кстати, и проректор по науке, Юрий Витальевич, на месте, он тоже изъявлял желание с вами встретиться. Давайте, подходите. Мы ждем.

И — хлоп! — положила трубку. Даже не узнала, есть ли время (ведь на работе же человек), готов ли, прочее… Ну конечно, что им, небожителям, интересоваться подобными делами! Они знают: сказали — прибегут, приползут, упадут к стопам.

Михаил дописал постановление, отнес на машинку. Перетащил к себе полушубки из кабинета Демченко, сложил возле тумбочки. Надо бы подготовить на сегодня арест этого хмыря-полушубочника, впереди снова праздники… А, гори пока все огнем!

2

Двое рабочих стягивали с фронтона главного корпуса потускневший лозунг: «Исторические решения ХХIV съезда — в жизнь!» Готовились заменить его другим, расстеленным на траве: «30-летию Великой победы в Отечественной войне — достойную встречу!» Носов поднялся на второй этаж, робко постучал. Заведующая аспирантурой — крупная брюнетка с густыми бровями — поднялась навстречу.

— Так вы и есть следователь Носов? Ну вот, столько разговоров, а я вас и не знаю…

— Ну, какие обо мне могут быть еще разговоры… — заскромничал Носов. — Кто я такой? Как это в математике — ничтожно малая величина…

— Идут, идут разговоры! — быстро сказала брюнетка. — Вы вообще очень вовремя сегодня подошли: Юрий Витальевич сейчас здесь, он хотел с вами сам переговорить. Подождите, я сейчас ему доложу.

О проректоре Клыкове Михаил не знал ничего ни хорошего, ни плохого: во времена, когда он учился, тот заведовал кафедрой истории КПСС; помнил только его лысину и несколько лягушачий рот. Но вот — защитил диссертацию на тему борьбы партии с оппортунизмом, попер наверх…

Ждать пришлось довольно долго: за дверью что-то бубнили, звякал телефон. «Ну мало ли у них дел и без меня! — думал Носов. — Университет — хозяйство немалое». Но предстоящий разговор тревожил его. Недаром ведь Морсковатых сказал: «Она проректора по науке в скрытом диссидентстве заподозрила. Однажды секретарша вышла куда-то, вернулась, слышит — кто-то шуршит, стучит в его кабинете; заглянула — а это Клюева в столе шарится… И пишет, и пишет на него заявления…» Так что Клыков больше, чем кто-либо другой, заинтересован в клюевском деле.

Наконец голоса стихли, дверь распахнулась, и Носов услыхал:

— Заходите!

Брюнетка сразу вышла, и они остались один на один.

— Рад вас видеть! — проректор протянул руку. — Будем знакомы. Слыхал, слыхал о вас.

— Но, мне кажется, не в научных кругах?.. — пытался пошутить Носов, но тотчас сообразил, что сморозил глупость: широкий рот профессора дернулся, желвак стянул кожу. Надо бы поосторожнее с ними, это тебе не Фаткуллин с Колей Хозяшевым.

— Д-да, обстоятельства сложились таким образом, что мы вынуждены в данный момент прибегнуть к вашей помощи… Но мы справлялись у руководителей факультета, у доцента Литвака, руководителя вашего диплома, у самого Григория Александровича, будущего вашего научного руководителя — ни у кого нет возражений против вашей кандидатуры. Литвак так вас даже просто рекомендует, говорит, что вы были старостой у него в научном кружке, защитились на отлично… Так что — давайте, давайте… У самого-то есть желание?