Твой первый - единственный

– Если не перестану общаться с тобой, он тебя… побьет. В общем, это уже в прошлом, это…

– Поэтому ты оттолкнула меня? – кровь словно замерла в венах, под ребрами перестало стучать безумным молотом. Я видел лишь профиль Маргариты и ее трясущиеся руки. И снова воспоминания яркими вспышками мелькнули перед глазами: та прощальная сцена, маленькая девичья спина, что стремительно удалялась, оставляя меня одного.

– Почему ты мне никогда ничего не говорила об этом?

– Не могла, – ее голос дрогнул.

– Я был настолько чужим для тебя?

– Зачем сейчас говорить об этом? – она взглянула на меня, натягивая улыбку, что явно была фальшивой, вымученной. Она резала по старым ранам, заставляя их кровоточить. Проникала под кожу, выжигая важный орган до пепла.

– А когда об этом говорить? Я… – поджав губы, я опустил голову. – Я ведь обещал тебе, что защищу ото всех. А в итоге не смог…

– Вить, это мой отец. Ты… ты здесь вообще не виноват. Я…

– Почему? Почему ты молчала? – взглянув на Риту, я увидел в ее глазах стыд и поразился этому.

– Как… – губы Марго дрогнули так, если бы она сдерживала слезы, что рвались наружу. – Как бы я могла сказать о таком? Что мой отец… монстр, избивающий собственную дочь? Ну как? Как, Вить? Это было то, о чем я мечтала забыть, это был кошмар, от которого я убегала к… – она запнулась, будто не решаясь озвучить правду. – К тебе. Я не хотела, чтобы кто-то видел все это, я… – по щеке Марго скатилась слеза. Она смахнула ее тыльной стороной ладони.

– Рита, – прошептал.

– Прости, Вить! – Романова шмыгнула носом, затем дернула ручку двери и выскочила на улицу. Ее худенькая фигурка мелькнула перед моей машиной. Она семенила, с каждой секундой отдаляясь все дальше от меня. Я хотел нажать на педаль газа и поехать следом, но вдруг перевел взгляд к боковому стеклу, стиснув челюсть.

Глава 24 - Рита

Под ногами хрустел снег, его звук разносился эхом в голове, словно сигнальная тревога. Каждый шаг будто предвещал беду. В какой-то момент я не выдержала, остановилась и выдохнула горячий воздух, втягивая прохладу, что кусала легкие. На улице было так холодно, я едва ощущала кончики пальцев, которые сделались деревянными. У меня дрожало все, зубы стучали друг об друга, заставляя двигаться челюсть.

В этот раз слез особо не было, лишь ноющая боль за ребрами. Я коснулась груди, ударив себя кулачком. Раз. Другой. Третий. Господи, ну почему не отпускает? Оглянувшись, я вдруг осознала – вокруг никого. Нет Витиной машины. Нет двора, в котором выросла. Нашего подъезда. Обшарпанной двери. И стыда, из-за которого хотелось провалиться сквозь землю.

Большую часть сознательной жизни я боялась признаться Вите в поступках отца, стыдилась той боли, что причинял мне папа. Я сама себе казалась грязной, никчемной. Не было дня, чтобы смотря в зеркало, в голове не возникал образ монстра, живущего в той квартире. Можно убежать из дома, можно удалить номера, можно задрать высокого подбородок и выдавать трусость за силу. Но зашить раны, которые рассекали годами, практически невозможно. Только рядом с Витей я забывала о прошлом, расправляла крылья, что отец пытался вырвать с корнем.

Любовь… Такое вроде бы простое слово. Любовь была моим лекарством. Пусть и оказалась в итоге отравленной стрелой. Хотя сейчас я уже не понимаю до конца, была ли та стрела отравленной, не отравила ли я ее сама.

Добравшись домой, скинула вещи и, не включая свет в коридоре, пошла в душ. Открыла горячую воду, меня жутко трясло, будто заболела. Вскинув голову, я закрыла глаза, позволяя себе раствориться в тепле, расслабиться, забыться. Однако получалось так себе. Мысленно я все время возвращалась к Вите и к тому, как мы были счастливы вместе, к его словам, что знай он правду…

А что если Дима ошибается? Что если ошиблась и я? Мне вдруг до жути захотелось послать к чертям обиды и предубеждения. Позволить себе войти во второй раз в одну и ту же реку и утонуть в порыве ее безумного течения.

Закрыв кран, я накинула халат и вышла. Опять стало холодно. Скрестив руки на груди, я поплелась на кухню, зажгла газовую конфорку и щелкнула чайник. Пока он закипал, я уселась на стул, подтянув к себе ноги и обхватив их. Однако посидеть и поразмышлять мне не удалось, позвонил сотовый.

– Кто там, интересно, – прошептала себе под нос, шаркая тапочками. Мобильник лежал в кармане куртки. Вытащив его, я удивилась, увидев номер мамы.

Сегодня она просила остаться на торт с чаем. После моего отъезда и операции, мать вернулась на работу в библиотеку. Отец был, конечно, против, но она и не ждала одобрения. В последние время родители жили не очень хорошо, все чаще ссорились. Однажды мама сказала, что хотела бы уйти от папы. Никогда прежде у нее подобных мыслей не возникало. Все терпела, прощала, преклонялась. Но после выпускного, после того, как отец встал не на мою сторону, родительница будто прозрела, увидела монстра, что всегда жил в этой квартире.

Они тогда сильно поругались. Однако маме было попросту некуда уйти: ни подруг, ни родственников, ни своих сбережений. Отец был единственным кормильцем и силой, не дающей ей пасть якорем ко дну. Я понимала мать и не винила ее. Поддерживала с ней отношения, иногда гуляла, созванивалась, чем могла помогала с Матвеем, собирала деньги на случай, если однажды мама придет ко мне за помощью. Хотя была уверена – не придет.

Пусть она и не говорила, чувство вины жило в ее сердце. Я видела это постоянно, встречаясь с ней на нейтральной территории. Мама иной раз боялась поднять на меня глаза, как следует рассмотреть дочь, которую видела теперь не так часто. Мы обе негласно приняли эти правила игры.

Я не была уверена на сто процентов, верно ли мы поступаем. Однако до тех пор, пока Матвей спокойно засыпал, был одет и обут, не голодал, пока его не обижали дома, я была спокойна. Нет, конечно, страх никуда не ушел. Я каждый день переживала, что отец изобьет мать, поднимет руку на своего маленького ребенка. Порой кошмары детства преследовали по ночам, и я просыпалась в слезах, пугаясь теней, что притаились в темноте.

Помню, в один из вечеров, когда мы с мамой и Мотей гуляли вокруг озера, я спросила:

– Почему бы тебе не развестись с ним? Разве ты не боишься? Если уж не за себя, то хотя бы за Матвея.

– Это сложно, дочка, – вздохнула она, поджимая тонкие губы, на которых давно не было помады. Безжизненные, бледные, непривлекательные. В матери не осталось и следа от той женщины, что прыгала по лужам, заливаясь звонким смехом. Она жила лишь в моих детских воспоминаниях.

– Это не сложно, ты боишься. Боишься остаться одна. Но ты не одна! У тебя есть я!

– Я знаю, – мама улыбнулась, подхватив меня под локоть. – Ты и Мотя – мой свет и единственная надежда. Еще немного, я чуть подсоберу денег и тогда, обязательно…