Твой последний шазам

Семь, восемь, девять. Я своими глазами видел, как он подтягивался шестнадцать раз, не дёргаясь, с прямыми руками и ногами, всё, как полагается. Лёха следил. А тут на восьмом ему явно уже было очень тяжело, тогда как Макс делал всё без малейшего напряжения.

— Слышь, — крикнул я пританцовывающему на лавке Артёму. — У Тифа рука. Это не очень честно.

— Да, забей. Честно-нечестно. Развлекаемся же просто. Ты сам-то сколько раз подтянешься?

— Я ни разу, — гордо объявил разомлевший Дятел. — И мне не стыдно. Правда.

— До перелома, — Артём похлопал себя по плечу, — за один подход я десять раз мог.

Я решил, что он заливает, потому что десять раз я подтянулся всего один раз в жизни, и то Лёха сказал, что под конец я задёргал ногами.

Артём вообще был мне непонятен. Я никак не мог определиться, нравится он мне или нет. Когда мы познакомились с Трифоновым и Криворотовым, они мне сразу понравились, хотя я и знал, что они не самая добропорядочная компания, меня к ним, как магнитом тянуло.

На первый взгляд, Артём был такой же располагающий и контактный, как Криворотов, однако Лёхиной подкупающей открытости в нём не было. И я не очень понимал, как себя с ним вести. Даже с молчаливым Максом и то было проще.

Мы отвлеклись и перестали считать.

В этот момент Тиф спрыгнул на землю и, сказав: «Я всё», ушёл курить на ступени нашего домика.

Артём зааплодировал, поздравляя Макса. Тот снова подтянулся и начал выделывать на перекладине всякие перевороты. Дятел восхищённо ахнул.

Я подсел к Трифонову.

— Ты расстроился?

— Из-за такого? Я похож на дебила?

— Блин, Тиф, я тебя знаю. Из-за такого ты и расстроился. Но если бы не рука, ты бы его точно сделал. Покажи. Сильно болит?

— Чего привязался? — он сунул руку в карман.

— Просто знаешь, я сейчас по пьяни фигню скажу, но зато честно. Ты меня спрашивал, чего бы я хотел. Ну или типа того. В общем, я подумал и решил, что хотел бы быть тобой.

Неожиданно мой заплетающийся язык произнес то, чего не понимали мозги.

Тифон удивлённо поднял голову и нахмурился.

— Мной фигово быть. Я сам от себя иногда вешаюсь.

— Не… — я зачем-то взял у него из рук сигарету и затянулся, хотя никогда не курил. — Ты всё можешь. Ты знаешь, чего хочешь. Ты сильный и всех можешь прогнуть. Ты не боишься никого. У тебя авторитет, принципы и цели. У тебя Зоя. Я бы хотел быть тобой. Правда.

— Не пугай меня, — он поморщился. — Ещё немного, и я подумаю, что ты мне в любви признаёшься.

Я уронил голову на руки. Всё, что я думал до этого, безбожно перемешалось и действительно звучало слюняво. Но я же знал, что я чувствую на самом деле и в этом не было ничего стыдного. Просто объяснить не получалось.

— Ну, да. Я и тебя люблю, и Лёху, и даже Соломина. Понимаешь? И поехал я на эту каторгу просто, чтобы быть с вами. Не хочешь — не верь. И думай что угодно. Плевать. Ты, наверное, считаешь, что Артём понтовый: у него машина, он нас привез, купил продукты, воды и больше всех выделывается, а я «лишь бы кто» и звать меня никак. Даже Дятел научился пользоваться консервным ножом, а я так, чмо.

Внезапно, от своих же слов мне вдруг так сильно стало жалко себя, что чуть не расплакался. И это обязательно бы произошло, если бы я дошел до разговора про Зою, но Тиф почувствовал, к чему всё идёт и грубо оборвал:

— Кончай нести бред. И не пей больше. Завтра на жаре сдохнешь.

— Значит, тебе на меня пофиг?

— Чего ты хочешь? — он резко встал. — Тебя что, в засос поцеловать?

Разозлившись, я отправился в домик, завалился, не раздеваясь, на кровать и мгновенно вырубился.

Как заснул и спал — не помню, но сознание медленно заработало от протяжных и тягостных стонов, неким подобием сна перенесших меня в полевой госпиталь с сотнями истекающих кровью солдат с оторванными конечностями и чёрными дырами в животах.

Представилось, будто я один из них. Лежу и умираю с пробитой головой. Попробовал снова нырнуть в спасительную темноту, как под боком что-то задвигалось, и стоны стали громче. Почти над самым ухом. Узкой щёлкой приоткрыл один глаз.

Но больничных стен не было. Крови тоже. И тут снова послышался стон. Но уже другой. Глухой и хриплый. Я подтянул руки к груди и, поднявшись на них, кое-как оторвал тело от кровати. Сонно-пьяное сознание возвращалось постепенно и недоверчиво.

Трифонов лежал на животе, накрывшись подушкой и обхватив её сверху одной рукой, вторая была где-то под ним. Дышал он тяжело и часто, спина и плечи были наряжены, служившая одеялом простыня сбилась в ноги. Рука на подушке сжалась в кулак и даже в тусклом серо-голубом предрассветном свете было видно, как побелели на нем костяшки. В тот же момент раскинувшийся между нами Дятел заметался во сне.

Заскулил, захныкал, брови нахмурились, губы плаксиво задрожали. Пару раз всхлипнул и резко перевернулся на бок, но не успокоился, стал шарить рукой вокруг себя, ухватил мою простынку, натянул на грудь, снова перевернулся на бок.

Я потряс его за ногу, он брыкнулся, но стонать перестал.

— Тиф, ты спишь? — позвал я.

Он не ответил.

— Эй.

Я перегнулся через Дятла и ущипнул Трифонова за бок. Он дёрнулся и выбрался из-под подушки.

— Стонешь, как рожающий медведь.

— Не гони.

— Правда.

Я перебрался через деревянные спинки и включил свет. С этими кроватями было жутко не удобно. Подойти к нему я никак не мог.

Проснулся Дятел. Увидел меня и с новым стоном прошептал:

— У меня, кажется, температура.

Трифонов нашарил сбившуюся простыню, отвернулся от нас и накрылся ей с головой.

Я приторможенно застыл, вообще не понимая, что делать. Я был ещё пьяный и дурной какой-то, словно всё ещё умирал в военном госпитале. К счастью, вспомнил, что

бабушка полрюкзака Дятла набила лекарствами.

— Что у тебя болит? — вытряхнул содержимое пузатой тряпичной косметички к себе на кровать.

— У меня всё болит, Никит. Всё-всё. Каждая клеточка, — проныл Дятел плаксивым голосом. — Мне даже лежать больно. И это такая боль, что просто невыносимо. Я и во сне её чувствовал и сейчас. Прям как огонь повсюду. Кожу живьём сдирают и…

— Да, заткнись ты, блин, — рявкнул на него Тифон. — Просто заткнись!

— Покажи руку, — сказал я ему.

С тяжелым, недовольным вздохом он сел на кровати и выставил руку вперед, точно я врач, делающий обход.

От места царапины на запястье по внутренней стороне локтя протянулась тёмная фиолетово-синяя полоса.

— Фигово. У тебя заражение. Нужно срочно в больницу, ну, или как минимум антибиотики. У меня такое было. Три дня проходил, капец. Чуть не сдох.

— Дай лучше обезболивающее, — он раскрыл ладонь.