Твой последний шазам

— Квартиру ты можешь поменять — это не проблема. И вообще, почему ты ей должен что-то отдавать?

— Потому что, — он посмотрел на меня так, словно я должна была сама понимать.

Но я не понимала. Мила ничего хорошего ему не сделала. Она была виновата во всём самом плохом, что с ним случилось.

— Если бы не она, мы бы с тобой никогда не встретились, — он широким жестом закинул руку мне на плечи. — Ты вообще собираешься купаться или нет?

И тут я заметила, что пространство вокруг нас заметно расчистилось. Люди теснились где-то поодаль, а мы будто сидели в центре заколдованного круга, переступать черту которого было опасно. И если на нас не смотрел весь пляж, то только потому, что Лёха слишком громко играл в карты и основная часть публики была его.

— Кажется, они тебя узнали, — сказала я.

— Ну, слава богу, — Амелин рассмеялся. — А то я уже расстраиваться начал, что никому не интересен.

— Они привыкнут, я поначалу на твои шрамы тоже не могла смотреть без содрогания, а сейчас и не замечаю вовсе. Будем приходить сюда каждый день и всё наладится. Они увидят, что ты ни на кого не бросаешься, что ты не псих, и все дурацкие разговоры прекратятся.

— Тоня, — его взгляд из-под чёлки был полон саркастичного укора. — Я всё время пытаюсь тебе сказать, что мне нет дела до разговоров, как ты не понимаешь? Я пришел сюда только ради тебя, потому что тебе есть до этого дело.

— Не правда. Я просто хочу, чтобы у тебя было всё хорошо. Чтобы ты стал нормальным и…

Он так громко расхохотался, что мне пришлось замолчать.

— Нормальным? Вот ты и прокололась, глупенькая, — ткнул пальцем под рёбра.

— Я не то имела в виду.

— То, то. Ты всегда говоришь, что думаешь.

— Люди, когда чего-то не знают, сочиняют лишнее и ненужное. Как тогда с Кристиной. Так они пытаются восполнить нехватку информации, — попробовала объяснить я, но он ещё больше развеселился.

— Теперь, когда они увидели меня без одежды у них появилось много новой, дополнительной информации, — он выставил перед собой обе исполосованных шрамами руки и оглядел, словно впервые увидел. — А хочешь, я подойду к ним и попрошу закурить?

— Ты не куришь.

— Тогда спрошу сколько времени. Буду улыбаться и подмигивать, чтобы они поняли, какой я дружелюбный.

Я представила себе эту картину и не удержалась от смеха.

— Вот этого, пожалуйста, не нужно. Твоё дружелюбие страшнее агрессии.

Он потянулся, зачерпнул воду и брызнул ею в меня, я брызнула в ответ, и мы, совсем позабыв о недобрых наблюдателях, какое-то время так обливались, пока Амелин не схватил меня за ногу и не затащил в воду.

На берег вернулись минут через двадцать усталые и обессиленные.

Только вылезли, упали лицом вниз и замерли, прислушиваясь к приятному напряжению в мышцах и лёгким прикосновением ветра, как над нами вдруг раздался резкий басовитый голос:

— Слышь, парень, тебе было сказано не высовываться. Или ты тупоголовый совсем?

Мы с Костиком перевернулись.

Над нами, широко расставив ноги, навис массивный, животастый мужик.

Всё его тело, даже живот, покрывали густые чёрные волосы, только голова была совершенно лысая.

Амелин, придуриваясь, захлопал глазами:

— Мы знакомы?

— Не твоё собачье дело, — мужик наклонился, уперев руки в колени, отчего живот желеобразно заколыхался. — Давайте, проваливайте отсюда.

— Где хотим, там и сидим, — сказала я. — Это не ваше место.

— Я вас предупредил, — рявкнул он.

— Угрозы несовершеннолетним — это статья, между прочим, — не моргнув и глазом, соврала я. — Мы сейчас вызовем полицию и…

Но договорить Амелин мне не дал. Крепко сжал запястье, а зате, со странной, психопатичной улыбкой негромко, но отчётливо проговорил:

— Пермирум мемини моментум

Ститиссе михи те секури

Вит визум либрикум, ретентум,

Вит гениум декорис пури.

Мужик яростно схватил его за плечо.

— Что это? Что ты сказал?

С тем же блаженно-безумным выражением на лице Костик мягко, словно желая придержать, прикрыл его руку ладонью.

— Это заклинание.

— Какое такое заклинание? — мужик отшатнулся.

— Небольшое мимолётное проклятье, — голос Амелина звучал спокойно и серьёзно, однако в чернильной темноте глаз я без труда узнала затаённую насмешку. Он не был напуган или смущён, а притворная покорность давалась ему особенно хорошо.

— Тому, кто владеет магией, не нужны доспехи или клинки. Оружие всегда можно отнять, а прокачанный маг способен колдовать, как угодно, моё любимое заклятие, кстати, «паралич».

Мужик колебался, с одной стороны он чувствовал, что Амелин глумится, а с другой, явно опасался, что это может оказаться правдой.

— Короче, я предупредил, — медленно отступая, пригрозил он. — Больше чтобы здесь не появлялись.

Окружающие с интересом наблюдали за нашим разговором и после того, как он ушёл, ещё долго прислушивались к тому, что мы обсуждаем между собой.

— Что за заклятье такое? — тихо спросила я, когда мы снова перевернулись на живот.

— Просто стих, — Костик, прижавшись, накрыл меня сверху рукой так, чтобы нас точно никто не мог слышать. — Пушкин на латыни. «Я помню чудное мгновение». В Интернете нашёл. Наши перевели. Прикольно, да?

— Я думала, ещё немного, и ты вызовешь Патронус.

— Больше не вздумай вступаться за меня. Никогда! — он вдруг резко посерьёзнел и перевернулся на спину. — Во всяком случае, пока сам об этом не попрошу.

Я ничего не ответила, и мы, полежав молча ещё минут десять, ушли.

Якушин заметил нас. Долго смотрел, но не подошёл.

В ту ночь сквозь сон мне почудился отдаленный детский голос. Взволнованный и невнятный. Поначалу казалось, что он доносится из соседней комнаты. Рассказывает что-то сбивчиво и торопливо.

Лёха с Якушиным приходили поздно и вполне могли привести кого-то с собой, но не ребёнка же.

Я осторожно встала и приоткрыла дверь. В комнате было темно и тишину нарушало только их размеренное дыхание. Я снова прислушалась, голос стих, но когда легла, будто бы появился снова, только на этот раз уже за стеной.

Приложила ухо — прекратилось, а стоило вернуться на подушку, почудился опять. Беспокойный, жалобный голос в моей голове.

Голос маленького несчастного мальчика, но не того, убитого здесь давным-давно, а пока ещё вполне живого, спящего на той половине дома.