Твой враг во тьме

Плитка раскрошилась так удачно, в таком удобном месте (случайности тоже надо уметь устраивать, это и есть настоящий профессионализм!), что Самурай работал лицом к лифту и видел все, что происходило перед ним. Лифт в этом подъезде был особенный: он шел только вверх. Для того чтобы спуститься, существовал другой. Люди здесь жили важные, преисполненные сознания собственной государственной значимости, общаться друг с дружкой без надобности не любили – вот и устроили им два лифта, чтобы свести общение до минимума. Но уже третий день лифт на спуск не работал. Согласно проверке он вообще отключался частенько. Самое смешное, что такие вещи сплошь и рядом случаются даже в элитных домах. Это только тем, кто доживает свой век в панельной «хрущобе», кажется, будто в «домах для начальства» крыша не протекает, трубы не лопаются, лампочки в подъезде не перегорают, а лифт работает как часы. Но ведь и здесь живут люди – свои, родные, русские! Значит, везде и всюду все как всегда.

Так вот: сегодня лифт шел только наверх. А поскольку жил «кабан» на девятом этаже, он отпускал охрану внизу: чтобы ей не приходилось потом спускаться ножками. «Кабан» ведь был одним из столпов демократии, поэтому обращался с этим самым демосом по-товарищески. Конечно, никогда заранее не знаешь, какая моча ударит в голову очередному «кабану». Дурные предчувствия ведь не только у ликвидаторов бывают. И в случае, если «белые воротнички» в бронежилетах (вид у охранников «кабана» был хлипко-интеллигентный, хотя с профессионализмом здесь все обстояло как надо) решат проводить своего подопечного до квартиры, Самураю предстояло мгновенно переквалифицироваться в лифтеры. Дистанционным пультом он должен был застопорить поднявшийся лифт на одну-две минуты – ровно на столько, сколько времени ему понадобится, чтобы на втором лифте, том самом, который как бы ходил только сверху вниз и в данное время якобы не работал, взмыть наверх и в компании с Македонским встретить «кабана» с охранниками. Этот дополнительный вариант при разработке операции назывался «сыграть в четыре руки», потому что оба ликвидатора виртуозно владели техникой стрельбы и правой, и левой, и с обеих рук.

Если бы спросили Самурая, какой вариант работы, основной или дополнительный, он бы предпочел, тот, пожалуй, затруднился бы с ответом. С одной стороны, хорошо, когда обходится без неожиданностей, даже и предусмотренных. И шуму Македонский наедине с «кабаном» наделал бы меньше, а то и вовсе обошлось бы без шума. С другой стороны, Самурай по необъяснимой причине любил все дела, связанные с лифтами. Будь его воля, он вообще стрелял бы только в лифтах. Наверное, потому, что одна из самых блестящих по дерзости ликвидаций была проведена им как раз с крыши лифта, когда он спокойно расстрелял из автомата всех пассажиров. Но его никто не спрашивал, а потому предстояло действовать по инструкции.

Работали первый вариант: охрана в лифт не пошла. Внизу, в холле, поручкалась с боссом-демократом, мгновенно «сфотографировав» лысого плиточника. Ну что, тут не подкопаешься, кафель в самом деле раскрошился. И пошли себе восвояси, бедолаги, даже не подозревая, что уже через две-три минуты останутся не только без босса, но и без работы, а возможно, и без долгих лет жизни. Кстати, Самурай не удивился бы, узнав, что кто-то из этих «белых воротничков» и сдал своего господина, и именно благодаря его ненавязчивым усилиям охрана нынче не захотела ехать на лифте… Самурай вообще редко теперь удивлялся. Ибо в жизни случается только то, что должно было случиться.

Лифт пошел наверх, Самурай остался один в холле. Он положил мастерок и снял перчатки. Расстегнул комбинезон на груди и, сунув руку за пазуху, задействовал пульт, висящий на тонком шнурке под рубашкой. «Неработающий» лифт тоже рванул вверх.

В подъезде царила благостная тишина, и Самурай прекрасно слышал все, что нужно. Вот первый лифт остановился. Вот раскрылись дверцы. Вот закрылись… но за полмгновения до этого пискнула рация. Значит, акция завершилась.

Самурай услышал, как открылись и закрылись дверцы второго лифта, который тотчас пошел вниз. Остановился… однако оказался пустым.

Самурай прищурился… Но тут же со ступенек легко спорхнула стройненькая блондиночка в темных очках, с длинными распущенными волосами и алыми губками, одетая в красную ветровку, джинсы и кроссовки. Не удостоив скромного плиточника и взглядом, она исчезла в дверях.

Тогда плиточник одним махом выскочил из комбинезона, снял с головы «лысину» и сунул все добро в рюкзачок. Из подъезда вышел симпатичный черноволосый парень в темных очках и роскошном спортивном костюме. Потянулся, глядя на солнышко, – и пустился неторопливой трусцой «от инфаркта», не обращая внимания на легонькую ношу, болтавшуюся за плечами. Парень забежал за угол и тут, видимо, подустал: забрался в неприметный серый «Фольксваген», в котором уже сидел ничем не приметный человек в черной ветровке. Правда, у нее была ярко-красная подкладка, а на губах человека при ближайшем рассмотрении можно было увидеть следы алой губной помады. Может быть, он недавно целовался с той блондинкой, которая так гордо прошла мимо Самурая в подъезде?..

Спортсмен сел за руль. Любитель поцелуев запихал его рюкзачок в свою сумку, и «народный вагон» тронулся с места. Стоило ему свернуть за угол, как он растворился в потоке автомобилей.

Дмитрий. Февраль, 1997

Дмитрий едва успел схватить девушку за плечо и рвануть к себе, не то она сорвалась бы вниз. Мелькнула совершенно неуместная в данной ситуации обида: вроде бы отродясь не отшатывались от него девушки, скорее наоборот – гроздьями вешались, так что стряхивать приходилось. Неужели он так поплохел с годами? Посмотрела бы, между прочим, на себя!

Внимательнее вгляделся в грязно-серое лицо, на котором слезы промыли две бледные дорожки. Волосы тоже забиты пылью и мельчайшими осколками кирпича, ветер сбил их в причудливую массу неопределенного цвета. Одежда… Бог ты мой, как же она замерзла, бедняжка! Хоть и теплый нынче декабрь, но простоять столько времени на сквозном ветру, на высоте, не понимая, жива ты вообще или уже нет… И она еще держится, не вопит, не бьется в истерике, еще способна думать, нравится или не нравится ей то лицо, которое она сейчас видит!

И тут Дмитрий понял: а ведь лица-то его она как раз не видит. Перед ней золотисто-желтая, непроницаемая поверхность, в которой, как в выпуклом зеркале из комнаты смеха, отражается ее собственное измученное лицо. Немудрено испугаться…

Чертов козырек! Дмитрий с силой сдвинул его наверх, сделал самую ослепительную улыбку:

– Ну что, так лучше?

Пойми этих женщин! Она снова отшатнулась, а поскольку цеплялась при этом за Дмитрия, они едва не свалились вместе.

– Поосторожнее попрошу, – сердито сказал Дмитрий. – Еще один такой же ваш порыв, и мы оба – фью! – вниз, со скоростью девять и восемь десятых метра в секунду!

– Откуда вы знаете, с какой скоростью мы будем падать? – недоверчиво спросила она.

– Вернее, с ускорением, – поправился Дмитрий. – С нормальным земным ускорением – джи равно девять и восемь десятых метра в секунду. В школе по физике проходили?

– Ах да, – сказала она как-то не очень уверенно. – Я просто… не ожидала.

Чего, интересно? Что он знает про ускорение? Ладно, Дмитрий не стал вдаваться в подробности, не ко времени, да и глупости вообще. Ясно одно: если ее так шатает из стороны в сторону, и речи быть не может, чтобы она смогла пройти по карнизу сама.

– Вас как зовут?

– Лёля…

– Ляля? – не понял Дмитрий.

– Лёля! Не Ляля, не Люля, а Лёля! – вдруг разъярилась она.

Лёля! Дурацкое имя, кукольное какое-то. Ладно, какая разница?

Дмитрий расстегнул страховку и, быстро опоясав девушку, щелкнул карабином: – Давайте уходить отсюда. Вы, наверное, жутко замерзли.

– Да, – кивнула Лёля. – А как уходить? Куда?

– Вон к той балке, видите? Там «станция», оттуда спокойно спустимся вниз.

– На чем? – спросила она глухо. – На фуникулере? Какая еще станция, что вы мне голову морочите?