Твоя Мари. Несвятая троица

Олег садится на подоконник, закуривает и придирчиво осматривает работу:

– Люблю, когда ты такая…

– Не сиди там…

– А то что? – он закидывает на подоконник здоровую ногу, опирается на нее рукой. В луче фонарного света, пробивающегося сквозь штору, его тело выглядит особенно притягательным. Он огромный, но рельефный – грудные мышцы и бицепсы здоровенные. Сидит, курит и наблюдает за мной. А у меня весьма интересный приход в обвязке – я сначала начинаю тяжело дышать, потом плачу, потом, если не снять обвязку, могу уснуть – в любой позе, даже в такой, стоя на коленях.

Сегодня стадию ускоренного дыхания я проскакиваю – плачу сразу. В голове взрывается какая-то чертова хлопушка с мыслями, и они начинают колоть меня изнутри. Тут все – и Лялька с ее попытками найти в моих записях себя – а зачем, если ты от меня отказалась, и моя болезнь, которая за год без лечения начала прогрессировать, о чем, разумеется, никто не знает, и Денис с его попытками снова оказаться рядом со мной, и Лера с ее более чем странным поведением, и – Олег. Олег, который для меня – все. Будучи вот так связанной и не имеющей возможности шевелиться, я всегда имею зато время осмыслить то, на что не хватает его в обычной жизни. Олег для меня – все. Если его не будет – меня тоже не будет. Нет, физически я никуда не денусь, но что от меня останется? Оболочка. Обескровленная Мари. И только он наполняет меня этой кровью под завязку – что бы это ни значило.

Его руки прикасаются к груди, гладят ее, сжимают – я даже не думаю о том, с какой силой он делает это – лишь бы не переставал. Потихоньку развязывает узлы, освобождая тело не сразу, а постепенно – так эффект от притока крови длится дольше и похож на оргазм. Меня колотит в его руках, как в судороге, Олег крепко прижимает меня к себе, поднимает и носит по комнате, что-то бормоча в ухо по-японски.

В дверь стучат, и Олег рявкает:

– Пошел на хрен! Прости, малыш… – это уже шепотом, снова мне на ухо.

– Олег, это я, – слышится голос Историка. – Спустись, останови его, я задолбался.

– Да твою же мать! – Олег кладет меня на кровать, накрывает одеялом: – Я сейчас вернусь, только башку пробью ему.

– Не вздумай… – а язык вообще не ворочается…

– Все, тихо!

Он набрасывает брюки и шерстяные носки и идет вниз. Там слышится возня, стук упавшей мебели – стул, наверное, потом звук открывшейся входной двери и через пару минут – отчаянный ор Дениса с улицы. Встаю, шатаясь, подхожу к окну, но застаю уже финал – Олег бросает к забору пустое ведро, а Денис, мокрый, выбирается из сугроба и трусцой несется в баню.

– Если я спущусь вниз еще раз, пеняй на себя! – орет Олег ему вслед и входит в дом. – Так, все, закончили! По норам! – раздается снизу. – Повторяю – если спущусь еще раз – не обижайтесь.

Скрипят ступеньки лестницы – он поднимается наверх, а внизу через пять минут действительно стало тихо, только через какое-то время хлопает входная дверь – вернулся Денис. Олег, злой, как черт, захлопывает дверь нашей комнаты и задвигает защелку:

– Ну, не может, чтобы не вывести, что за человек…

– Что… там?

Мне не сильно интересно, да и кайф мне Денис сломал своей дурью.

– Я ему папа, что ли? – Олег забирается под одеяло, и я просто физически ощущаю, как от его тела волнами исходит злоба. – Не умеешь – не берись! А выпил – вообще не берись, даже если умеешь! В асфиксию мальчик поиграть решил!

– Господи…

– Что-то они с Севером вообще планки сорвали, не контролируют себя никак. Но самое удивительное – теперь Леру на общак ставят.

– Это не наше дело.

Он смотрит на меня, потом вздыхает:

– Ты права. Не наше. Но если что-то случится, я буду чувствовать себя виноватым – я здесь самый опытный.

– И что – так и будешь всем сопли вытирать? Им под полтинник уже всем, пусть разбираются. И мне, кстати, надоело, что моя Тема идет по радиусу, если у этих придурков что-то происходит.

– Мари, ну, что ты… тебе я дам все, что ты захочешь, только скажи.

– Да? Тогда… руки за спину, господин. Нет, ляг на них! Или… – с меня вдруг слетела вся истома от веревок, я встаю и иду к саквояжу. – Можно?

– Чего ты хочешь?

– Ты скажи – можно?

Олег заинтригован:

– Хорошо, можно.

Я вытаскиваю кожаные наручи – у них большие ремни, хватит на его запястья:

– Руки за спину заведите, господин.

Он смеется:

– Ты что придумала?

– Увидите.

Он подчиняется, и я стягиваю его запястья сзади, заваливаю на спину и тяну вниз брюки:

– А вот теперь я посмотрю, насколько хватит вашей силы воли…

– Только не это… – стонет Олег, но сам подается вперед, понимая, что я все равно сделаю, что хочу.

Этим искусством я давно овладела в такой мере, что ничего выдумывать не приходится. Но рядом с кроватью стоит бутылка с водой, и она явно холодная… Контраст теплых губ и холодной воды доводит моего Верхнего до крайней точки, он стонет, закусив губу и закрыв глаза, а я, видя это, получаю такое удовольствие, от которого заходится сердце.

– Ты… сумасшедшая… – задыхаясь, произносит Олег и вытягивается в струну. Через секунду он орет так, что мне становится смешно – представляю, чего сейчас нафантазируют остальные… – Мари… я тебя убью…

– Придется оставить тебя в наручах, дорогой, – невозмутимо говорю я, садясь на него сверху.

– Освободи руки.

– Нет, – наклоняюсь и провожу языком по его шее вниз, к яремной впадине. – Хоть раз почувствуй, каково это – подчиняться…

– Можно подумать… да ты такая же Верхняя, как я, просто тебе это не вкатывает.

– Нет, родной, ты ошибаешься… я не Верхняя, никогда даже мыслей в эту сторону не было. Я мазохистка – и все. И только для тебя – все остальное.

Я долго мучаю его легкими прикосновениями, до тех пор, пока тренированное тело моего Верхнего не становится похожим на стальной рельс – так напряглось. Он может прекратить все одним жестом – просто с силой развести руки за спиной в стороны, и либо разогнется карабин, либо лопнут ремешки, его держащие, но Олег этого не делает – ему, похоже, самому понравилось новое ощущение. Но – хватит… Снимаю наручи – и он мгновенно подминает меня, развернув к себе спиной, но в последний момент вспоминает:

– Ох, черт… на колени!

Засыпаем мы мгновенно – едва коснувшись подушек головами, но я вскоре просыпаюсь – бессонница, сон, всегда короткий, мучительный, сменяется долгими часами бесцельного рассматривания потолков. Осторожно поворачиваюсь на бок, беру руку Олега в свою. Он ровно дышит, и его лицо сейчас кажется мне самым прекрасным на свете. Я смотрю на него и думаю – ну, вот все, что угодно, только бы он был со мной. Я никогда не скажу этого вслух, но внутри только так и чувствую – главное, чтобы он у меня был.