Твоя

Это ж надо быть такой недалекой, чтобы прослушать все о том, как будет проходить моя свадьба!

– Неважно когда, главное, что мы сделаем этот шаг вместе. Но если ты хочешь провести слияние днем…

– Нет! – возразила, заметавшись по нашей спальне. – Сейчас, только оденусь, – распахнула дверцы шкафа и замерла, поняв, что представления не имею о том, что надо надевать. – Я все забы-ыла, – шмыгнула носом, еще глубже зарывшись головой в шкаф, так стыдно мне никогда не было.

А еще и обидно, и досадно, и вообще! Не готовая я!

В итоге Ливару пришлось аккуратненько извлекать меня из шкафа, снимать с моей головы несколько блуз, закрывающих мне обзор, сажать на свои колени и укачивать, шепча нежности вперемешку с объяснениями и поцелуями.

Не знаю, сколько прошло времени, но пришла в себя я от тихого вопроса, заданного совсем печальным голосом:

– Давай спать?

Спать? Серьезно? А как же моя свадьба?!

Пришлось брать все в свои руки, в том числе и Ливара. Только его не в руки, а всего лишь за руку.

Вытащила его из дома и замерла на месте. Куда идти-то совсем не знала! Зато знал Ливар. Подхватил меня на руки и тихонько попросил закрыть глаза, а я что, мне не трудно, и к тому же хочется спать, но впереди моя свадьба, так что, просто как и просили, закрою глаза. И все же странная получается свадьба. Ни гостей, ни подарков, ни поздравлений. Зато рядом любимый –проснулся здравый смысл, и таки-да, в этом я готова была с ним согласиться.

До места добрались быстро, что вызвало только восторг, и ему не тяжело, и я не успела уснуть.

– Можно открывать, – шепнул мне на ухо, медленно наклоняясь, чтобы поставить меня на ноги. – Дойти мы должны сами, чтобы показать, что наши решения приняты добровольно.

Кивнула, глядя ему в глаза, и, обернувшись, замерла изваянием. Вокруг нас, куда ни глянь, тянулось ровное поле, поросшее низкой, мягкой травой, но восхитило меня то, что все поле было усеяно белыми, прекрасными цветами, которые испускали едва заметное сияние.

– Они прекрасны, – прошептала едва слышно, не решаясь сделать первый шаг. – Я боюсь их растоптать, – проговорила жалобно, пытаясь прогнать набегающие на глаза слезы. – Как представлю, что раздавлю эту прелесть, – всхлипнула, недоговорив.

–Ты их не раздавишь, даже если специально этого захочешь, ты их даже сорвать не сможешь, пока не придет время, но это время вряд ли наступит для меня, – прошептал с затаенной горечью. – Это Дована, священный цветок, женское начало.

– И что будет, если я все же сумею сорвать несколько этих цветков? – задала вопрос, хмуро оглядывая огромное, едва светящееся поле.

Если мой мужчина хочет эти цветы, значит, он их получит!

– Несколько? – повернулся ко мне с ошарашенным лицом. – Я буду безмерно счастлив, если за всю нашу жизнь хоть один цветок Дованы дастся тебе в руки, – наклонившись, легко поцеловал меня в губы, и мне вдруг показалось, что поцелуй этот с привкусом горечи, и так вдруг захотелось эту горечь стереть!

Решительно обернулась к цветам и наклонилась, намереваясь сорвать, сколько в руки попадется, а потом вдруг пришло осознание, что для первого раза хватит и двух.

– Вот! Держи свои цветы, – положила сорванные цветки на широкую, раскрытую ладонь Ливара. – Теперь ты счастлив? – заглянула в его широко распахнутые глаза.

– Две, – сипел мой мужчина, не замечая ничего и никого вокруг. – Их две.

И тут этим двум сорванным цветкам вдруг приспичило вспыхнуть в тот момент, когда я вцепилась в свободную руку и попыталась утащить своего мужчину в середину поля на жертвенный камень. У нас, между прочим, свадьба! Потом на свои цветочки будет любоваться!

– Их две! И они уже есть! – подхватил этот ненормальный меня на руки. – Мои девочки, мои крошки, – упал на колени, целуя мне живот.

И вот только тут до меня стала доходить вся суть произошедшего. И моим слезам нашлось объяснение, и истерикам, и рассеянности, и постоянной усталости. И если я все правильно поняла, то цветочки эти означают рождение девочки, а сорванное количество…

– Кто бы ты ни был, спасибо тебе за то, что не дал сорвать больше двух, – потрясенно прошептала неизвестно кому, но с искренней благодарностью. – Вот правильно говорят, жадность до добра еще никого не доводила, – пробубнила себе под нос, поглаживая макушку Ливара, которая замерла в районе моего живота. – Вставай уже, папашка, – попыталась отстранить от себя невменяемого мужчину. – Нам еще жениться надо.

ЛИВАР

Стоя возле спящей Лани, держал в каждой руке по своему маленькому, светлому чуду. Мои маленькие, мои девочки. Хотелось плакать от счастья, но я себя сдерживал, вспоминая слова своей пары о том, что все дети реагируют на настроение своих родителей. Получалось, если заплачу я, расплачутся и мои маленькие крошки, тогда Лани точно проснется, а ей отдыхать надо. Слишком тяжело ей дались наши доченьки. С виду совсем крохи, каждая почти помещается у меня на ладони, но их мама почти такая же кроха, как и они, от того и было ей непросто.

Прикрыл глаза, вспоминая последние, самые тяжелые месяцы беременности. Без содрогания вспоминать не получалось. И ладно бы тяжело было мне, я бы справился, ведь привычный и намного сильнее ее, но плохо было Лани. Она старалась этого не показывать, но я-то не слепой. В самом конце психанул, плюнул на все и неотлучно находился рядом с любимой женщиной. Носил ее на руках, делал массаж уставших ножек, разминал поясницу, и даже когда она просто стояла, становился за ее спиной и придерживал ее огромный живот своими руками. Так и Лани становилось легче, и эти маленькие хулиганки успокаивались и затихали.

Каждый день я клялся своей любимой в том, что больше даже не заикнусь о потомстве, чтоб так ее не мучить. Она не радовалась от моего обещания, не грустила, просто заявляла, что если ей еще захочется маленьких Ливарчиков, она их родит, даже меня не спросив! Я не совсем понимал, как она сможет это сделать, но, видя ее хитрый взгляд, понимал: если действительно захочет, то сможет.

Аккуратно уложил обеих спящих крох в их кроватки, тихонько опустился на колени возле спящей Лани и прижался губами к ее раскрытой ладони. От чего-то вдруг вспомнил самое начало беременности, когда Лани от всего подряд плакала и вечно что-то грызла, а я ходил за ней попятам с глупой, но очень счастливой улыбкой. Нашу идиллию разрушил явившийся по нашему вызову медик. Осмотрев Лани со всех сторон, взяв у нее все анализы, он деловито предложил избавиться от одного плода, чтобы не слишком напрягать госпожу. У меня тогда сердце замерло и начало покрываться льдом, ведь Лани имела полное право принять предложение медика. Так делали многие, но в основном избавлялись от мальчиков. Пока я нервно дергался, Лани медленно встала с дивана, медленно обвела взглядом гостиную, так же медленно подошла к столику, взвесила в своих руках тяжелую, золотую статуэтку прекрасной девы и…

Как бежал медик! А за ним разъяренная Лани, то и дело прикладывая его своим оружием то по плечу, то по спине. А потом она села писать письмо самой королеве, еще и с претензией! Думал, все, казнят. Не казнили, но закон существенно изменили, и даже не один. Эти две страшные женщины сговорились, и теперь такое творили, что было даже страшно представить, до чего они додумаются, если встретятся в живую. Радовало одно: творили они только хорошее. Причиняли всем счастье и несли добро.

Благодаря их переписке теперь ни один отец не лишится ребенка, только успев его обрести. Первыми получили втык медики за свои предложения избавляться от одного плода. И после того, как их ряды существенно поредели, медики взялись за решение проблемы с другой стороны: теперь они думали о том, что сделать, чтобы и всех детей сохранить, и облегчить многоплодную беременность.