Two Weeks

– А ты не на психолога собираешься поступать, случаем?

– Нет, зачем учиться тому, что и так умеешь? – ухмыльнулся Куликов, расстёгивая молнию на моей юбке.

– Какая самоуверенность, – ехидно пропела я, вглядываясь в его лицо, черты которого на пьяную голову казались ещё более идеальными.

– Самоуверенность – моё второе имя.

– Ага, а первое – засранец.

– Милая, я тебе сейчас рот с мылом намою. Почему все пьяные женщины такие дуры?

Куликов потащил меня в душевую кабинку и подождал, пока я смогу уверенно стоять на ногах.

– Я что, в нижнем белье должна мыться?

– Если ты снимешь нижнее белье, то ты уже не сможешь нормально помыться, во всяком случае, не в моем присутствии. Жду тебя в своей спальне.

– Это приглашение? – снова разыграем весёлость, мне уже начинает нравится.

Он ничего не ответил, просто захлопнул дверь в ванную комнату, а я, бросив на пол трусики и бюстгальтер, села в позе лотоса на дно душевой кабинки и включила тёплую воду.

Я не уловила тот момент, когда поняла, что тёплая вода на щеках смешалась с моими слезами. Да и сформулировать чётко причину своих слёз я не могла даже для себя самой.

***

Я, завёрнутая в огромное синее полотенце Жени, вошла в его комнату и уселась на кровать рядом с ним, вытянув ноги, как он.

– Ты плакала?

– Нет, просто в воде горячей мылась, потому и лицо красное.

Он повернулся ко мне, нежно прихватив своими пальцами мой подбородок.

– Я проходил на кухню мимо ванной и слышал твои всхлипы, – перестань же вглядываться в меня так… глубоко, чертёнок.

– Если знаешь ответ, зачем задавать вопрос?

– Просто интересно, когда ты, наконец, перестанешь мне врать.

Натянутая улыбка вмиг исчезла с моего лица, я опустила глаза и грустно вздохнула.

– Прости, Жень.

Куликов отпустил меня и улёгся на подушки, глядя куда-то вверх, в пустоту.

– Даже интересно, за что ты извиняешься? За то, что постоянно врёшь? Мне? Себе? О том, что ты не человек, а один ходячий принцип, который просто не может жить для себя, только во благо мнимого человечества. Или за то, что пыталась выкинуть меня из своей жизни, как шавку, каждый раз, когда я пытался донести до тебя, насколько важно мне быть с тобой. Плевать, слишком пафосно звучит это «важно». Насколько сильно я ХОЧУ быть с тобой. А, может быть, ты извиняешься за то, что снова в моей постели, хотя твоё недавно появившееся целомудрие не позволяет изменять свету очей твоих, Владушке? – я осуждающе посмотрела на него, внутренности неприятно свело от его слов. Так низко, говорить мне всё это, когда я нахожусь на грани срыва. – Ну и что ты смотришь на меня, как удав на кролика? Думаешь только ты имеешь право говорить людям всё, что считаешь нужным? Думаешь, только ты можешь втаптывать людей в грязь? Конечно, мне всего восемнадцать, и рассуждать о высоком я просто не имею права, ибо не дорос. Но раз уж я начал, пожалуй, продолжу, – Женя сел, облокотившись на руку, так, что его глаза были на уровне моих. – Ты маленькая тупая дура, дорогая Ася. Крутишься, вертишься, не знаешь куда себя пристроить. Помнишь: я никогда не осуждал твой выбор. Да, пытался его изменить, но, черт возьми, сколько можно? Сколько можно метаться из стороны в сторону? Раз уж решила остаться с Владом, так хули ты звонишь мне, а не ему? Никак не разберёшься, какой член выбрать?

Определённо точно, ему было больно. Потому что даже я ладонью почувствовала, как кожа просто пылает.

Во мне боролись два чувства.

С одной стороны до новой рези в глазах было неприятно слышать от него эти слова, которые впивались под кожу раскалённым железом.

С другой стороны – осознание. Осознание того, что он прав. И, возможно, каждого из нас рано или поздно должны поставить на место. А я, действительно, заигралась.

Куликов смотрел на меня, пристально и невыносимо тяжело. От его взгляда по спине поползли мурашки.

Его ладонь сжала моё колено.

И я просто с отчаянным рыком удовольствия, встретилась с его губами. Мы оба соскучились, будто не могли ощущать друг друга очень долгое время, а не какие-то жалкие деньки. И сейчас было плевать на то, что он наговорил мне несколько секунд назад. Эта страсть сжирала меня изнутри, и её хотелось выплеснуть. Немедленно.

Его язык имел восхитительный вкус детской зубной пасты с малиной, которую я заметила на полке в ванной комнате. Он практически не целовал мои губы: он пошло игрался с моим языком, заставляя изнывать от желания. Его поцелуи всегда были такими. Нужными. Сводящими с ума.

Его руки, казалось, были практически везде, старались не оставлять ни единого участка кожи без должного внимания.

Он оторвался от меня, смешивая наше тяжёлое дыхание. Кончиками пальцев Куликов задел край полотенца, которое было единственной преградой для него. Его пальцы легко касались моей кожи, которую он обнажал медленно, с мазохистским удовольствием, не разрешая самому себе наброситься на меня.

Всё как-то очень неожиданно переросло в нежность.

Незаметно его грубые поцелуи превратились в едва весомые. Медленно по коже – до дрожи. Ласкает шею так, что мои руки трясутся, вцепившись в его волосы на затылке. От горячего дыхания Жени – снова мурашки. И, кажется, я никогда не хотела ничего так очаянно сильно, как его сейчас.

Он уделяет время моей груди, с каким-то детским задором и игривой улыбкой, прикусывая мои соски, даже посмеиваясь, когда я шиплю от легкой боли, которая доставляла странное удовольствие.

Женя вдыхает запах моей кожи, целует живот, а потом нежную кожу на внутренней стороне бедра.

Он легко касается пальцем моего клитора, от чего я вздрагиваю слишком резко, снова вызывая его лёгкую улыбку. Женя знает, как правильно. Знает, как сделать так, чтобы я комкала в кулаках несчастное покрывало и закусывала губу, чтобы не закричать в голос. Я знала, что ему не нравится, когда я сдерживаюсь, но не могла по-другому. Потому что не верилось, что чувствовать это можно настолько сильно. И иногда меня пугало то, что просыпалось во мне, когда я была в постели с Куликовым. Школьником, который даст фору любому взрослому мужику.

Но самое приятное, это услышать ЕГО первый стон, когда он входит первый раз и чуть задерживается, словно чтобы почувствовать сильнее. В такие моменты я чувствую такое удовольствие от того, что он стонет – из-за меня, что он дышит через раз – из-за меня, что он закатывает глаза от наслаждения. Из-за меня.

А потом он перестаёт сдерживаться.

Начинает просто дико вдалбливать меня в матрас, не давая возможности мне даже вдохнуть глоток спасительного воздуха. Когда он засовывает свой палец мне в рот – я начинаю дико дрожать от наступающей волны наслаждения. Необычайно острого, который мелкой судорогой схватывает все части моего тела.

Я знаю, что не отделаюсь так просто этой ночью.

Знаю, что он будет вытрахивать из меня все дурацкие мысли до победного.

Пока сам обессилено не упадёт и не начнёт целовать мои щёки, нашёптывая извинения за свои слова. И что-то о том, как восхитительно я выгляжу сзади.

***

Мы долго не разговаривали, просто лежали рядом. Даже не прикасались друг к другу, но именно сейчас, я как никогда остро чувствовала себя его частью. И казалось, что оторваться уже невозможно.

– Это же нереально, понимаешь? – я внезапно прервала тишину своим шёпотом. – Будто сон, который происходит наяву. Со мной за всю жизнь, кажется, не происходило столько всего, сколько произошло за эти дни.

– Кажется, что всё, чем ты жил до этого, просто рухнуло в одночасье. И всё вокруг изменилось, – продолжил мою мысль Женя, легко прикасаясь пальцами к моей ладони.

Я повернула к нему голову, встречая пронзительный взгляд карих глаз.

– Я с Владом рассталась. И, кажется, рада, что сделала это. Вряд ли мы могли бы простить друг другу, даже не измену, а ту холодность, что появилась между нами, – я перевела дыхание, замечая, что он вовсе не улыбается, но продолжает смотреть в упор на меня. – Заехала к подруге, рассказала ей всё, она меня тут же к тебе отправила. А мне не хватило смелости тебе позвонить. Вот я и пошла в тот несчастный бар, а там встретила Трошину. Дальше – не сложно догадаться.