Ты и я
Шрифт:
Был солнечный день; небо синее и белое, с пушистыми белыми облаками. Деревья стояли серебристо-зеленые или того нежного зеленого оттенка, в котором есть уже намек на изумрудный.
Казалось, все милые крошки Парижа высыпали на воздух. Тото наблюдала, как они тряслись на маленьких пони, выставив в стороны толстые ножки, с торжественным выражением на мордочках, явно проникнутые важностью момента и своих успехов.
Какие они все хорошенькие! Какая у них нежная, чистая кожа, какие шелковистые волосики! Можно ли их не любить!
Тото вспомнила вдруг, как была шокирована Скуик, когда
Глядя на этих малюток, она снова думала, как было бы чудесно иметь крошку, похожего на Ника как две капли воды и принадлежащего им обоим, — живой символ счастливых часов, живое напоминание о любви, которая обессмертила себя творчеством.
И еще думала:
"Нет, не такая шапка — это чересчур взрослая, а пышная белая шапочка с большим помпоном, а на зиму — белая меховая шубка, и шапка с наушниками, и такие славные крошечные белые мокасины, как те, что я видела сегодня у Пине".
Она нарядила бэби Ника от рубашки до пальто, самым экстравагантным образом.
Проезжавший мимо в автомобиле мужчина замедлил ход, повернул, поравнялся с ней. Лицо его осветилось радостью, когда он выскочил из автомобиля и бросился к ней.
— Тото!
Это был Чарльз Треверс, вылощенный, приятный, как всегда.
Он схватил обе ее руки в свои, а глаза его засияли.
— Поедем со мной пить чай!
Он помог ей сесть в автомобиль, и они покатили, раньше чем Тото, застенчиво улыбавшаяся, успела сказать что-нибудь, кроме "Чарльз!".
Солнышко раньше времени выманило любителей чаепития. В Арменонвилле было уже полно. Оркестр играл, и несколько пар танцевало.
— Сядем снаружи, сегодня так хорошо, — предложила Тото.
Чарльз заказал кофе, которое подали в толстых белых чашках, вызывающе помеченных "3 фр. 50", но он до своего и не дотронулся. Он только смотрел на Тото, и почти в каждом его слове был вопрос.
Вместе с тем он посмеивался тем коротким нервным смешком, каким смеется мужчина, когда он и обрадован, и смущен.
— Тото, знаете, ведь это изумительно! Когда вы приехали?
— Только что! Утренним экспрессом из Вены.
— Из Вены! Я чуть было не поехал туда служить в банке. Знай я, что вы там, ни минуты не задумался бы. Вы были у фрау Майер?
Тото кивнула головой. Она чувствовала, что не в состоянии говорить о Скуик.
Она только взглянула на Чарльза, но он сразу угадал — так сильна была его любовь. Он сказал:
— Она была чудная, правда? Воображаю, как обрадовалась вам. Вы, верно, поехали, узнав, что она больна?
— Нет, я убежала, — ответила Тото со слабым намеком на улыбку.
— О, великолепно! — Чарльз смеялся, не зная сам, чему он смеется. — Вот я и говорю… да возьмите пирожное — здесь они, право, неплохи. С кем же вы здесь? С миссис… миссис Гревилль?
— Я не знаю, где моя мать, — отозвалась Тото, делая вид, будто с увлечением поглощает шоколадное пирожное. — Понятия не имею.
— Я читал, или слыхал, будто она возвращается через Нью-Йорк, — вставил Чарльз.
Слышал он и многое другое в Клубе Путешественников.
Тото вдруг сказала:
— Поедем дальше, Чарльз, хотите? Я… я, увидав вас… я вспомнила прежние времена…
и… не могу… не могу…Голос изменился, глаза налились слезами.
В автомобиле Чарльз взял ее за руку.
— Если бы можно было найти слова утешения, я бы сказал их, вы знаете, — хрипло заговорил он. — Я ведь знаю, как вы… вы и Карди… любили друг друга. — Рука, державшая ее руку, дрожала, и лицо его было очень бледно. — О, Тото, может быть, вы все-таки согласитесь? Я не переставая думал о вас. Вы так одиноки сейчас. Я… если вы не любите меня, как нужно, если вам не хочется выходить замуж, — клянусь вам, вы будете свободны, будете жить собственной жизнью, пока не найдете, что сможете. Я не могу примириться с мыслью, что вы одна, что некому присмотреть за вами. Я хочу беречь, охранять вас. Тото, неужели бесполезно просить вас?..
Тото сжала ему руку.
— Чарльз, милый…
Он не дал ей говорить, быстро перебив:
— Хорошо, хорошо, понимаю. Оставим это, бедненькая крошка. Но… я буду ждать. Этого вы мне запретить не можете!
И он решительно заговорил о другом:
— В Вене плохо, верно, живется, — страшная нищета, да?
Тото кивнула головой.
— Да, было трудно. Продукты все очень дороги и дрова, а молока никогда почти и не видишь. Скуик только и питалась, что свеклой и луком. Расплакалась, когда у нас было в первый раз мясо на обед.
Чарльз геройски болтал о том, как он жил это время в Лондоне и Париже, а серые глаза меж тем настойчиво допытывались. Она очень похудела, но есть в ней и другая перемена. Какая же? Неужели? Возможно ли?.. Сердце его сжалось, как от физической боли.
Он часто говорил себе: раз Тото не любит меня, она может в один прекрасный день полюбить кого-нибудь другого. Но как бы мы в скверную минуту ни старались представить себе наитягчайший для нас удар, мы не можем заранее перечувствовать все то, что он принесет нам с собой, когда, наконец, разразится.
"Но если она любит, кто же он? — сокрушенно вопрошал Чарльз себя. — Кто он?"
Он повез Тото к Серинье и купил ей большую круглую коробку шоколада с картиной, изображавшей Версаль, на крышке, под стеклом; он повез Тото в цветочный магазин на площади Вандом, закупил чуть ли не весь и отвез цветы к ней в комнату, в "Ритц". Они заполнили чуть ли не всю комнату: оранжевые бутоны роз, связанные в плотные, невыразимо изящные викторианские букеты, и большие пунцовые розы на длинных-предлинных стеблях, и сирень белая и пурпурная, экзотическая, без всякой листвы; красивые толстые кисти покачивались на голых, цвета нефрита, стеблях.
"Без десяти семь, — думала Тото, — еще два часа ожидания".
Она пообедала в grill-room отеля, но, как она ни растягивала обед, чашка бульона, котлета и соус из шпината отняли у нее всего час.
Тяжело вздыхая, поднялась она в читальню и принялась изучать газеты, что ей скоро смертельно надоело.
Наконец, половина девятого! Она поспешила наверх, пригладила волосы щеткой, обрызгалась духами — за ушами и верхнюю губу и шею, — пожалела, что у нее нет нового платья и нового вечернего манто, выбрала, наконец, прелестную накидку из серого шифона с беличьим воротником и сбежала вниз по лестнице.