Ты и я

Юра не отвечал.

— Почему ты молчишь?

— Я не знаю ответов на твои вопросы. Но соглашусь с Хулиганским: не стоит ждать подарков от жизни — кто-то их получит, а кто-то нет. Нужно самому действовать, если хочешь чего-то добиться.

— Линда Гермини действовала, и они с Ромой были счастливы несколько месяцев, а потом всё разрушилось.

— Может, они были настолько счастливы, что им не понадобилась вся жизнь для этого чувства?

— То есть нужно быть посредственностью, чтобы прожить долгую размеренную жизнь?

Юра вздохнул.

— Я не знаю. Есть множество исключений из правила, которое мы только что придумали, но, в принципе, да, так и есть. Хочешь прожить спокойную жизнь — живи по правилам, общепринятым нормам. Хочешь чего-то особенного — будь готов к лишениям.

Я посмотрела на Юру — какие лишения ждали нас впереди?

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — сказала я вдруг.

— Я счастлив, — он улыбнулся. — А ты? Тебе хорошо со мной? Хотя нет, не отвечай, этот вопрос сейчас неуместен.

Я положила голову ему на плечо и прошептала:

— Спасибо, что ты со мной.

— Знаешь, — сказал Юра, поцеловав меня в лобик, — а давай послушаем песни Ромы. Вставляй флешку!

Я обрадовалась, как ребенок, и полезла в сумочку. Врубив Рома Хулиганского на полную громкость, открыв настежь окна, мы пели вместе с ним. Хотелось, чтобы в этот день каждый услышал его: эти маты, оскорбления; проникся искренностью, почувствовал себя неуютно, потому что Рома не мог оставить никого равнодушным. Он вызывал людей на эмоции, он их оживлял.

Под вечер грустные мысли снова ко мне вернулись.

— Как думаешь, Линда когда-нибудь еще будет счастлива так же, как с Ромой?

— Конечно.

— Почему ты так уверенно об этом говоришь?

— На ней печать счастья.

— Что?

Юра рассмеялся.

— Знаю, странно звучит из моих уст. Эту фразу мне сказал однажды Петрович, помнишь его?

— Наш бывший охранник?

— Да. Я тогда переживал сложные времена с женой, засиживался допоздна, ходил никакой. В тот день она сказала мне, что хочет развестись. Я уходил с работы за полночь, и когда сдавал ему ключи, мне было настолько паршиво, что даже глаза были на мокром месте. И тогда Петрович мне сказал: «У вас всё будет хорошо, на вас печать счастья».

— Ого. Он отличный человек.

— Согласен.

— Но почему ты считаешь, что и на Линде печать счастья?

— Потому что после сильных страданий счастье приходит неизбежно. Это еще раз объясняет, почему кто-то проживает ровную размеренную жизнь, а кто-то как на качелях.

Я вздохнула.

— Это лишь слова. Линда говорила, что до Ромы у нее ни с кем не складывались отношения. А теперь, — мой голос задрожал, было сложно произнести это вслух, — его нет.

— Но ведь она уже не та, какой была прежде. Я видел, как Вася Иванов усаживал ее в машину, и слышал, что он сказал ей: «Я буду в Штатах через три месяца и разыщу тебя. Держись».

— А она что?

— Ничего. Молчала. Он потом еще долго смотрел вслед удаляющейся машине.

— Нет, — я отвернулась к окну, — Линда не сможет быть ни с кем другим.

— Думаешь? Я вот знаю точно, что Ром Хулиганский был против того, чтобы человек себя съедал. Разве он не хотел, чтобы каждый жил, а не существовал? Разве Линда этого не знала? Разве то, что я говорю, не правда?

Обдумав эти слова, я всё же ответила:

— Правда.